ребра, что глаза его вмиг заслезились, а бок нещадно болел еще целый час.
На следующий день Артур подумал было… но тут же оставил всякие мысли
по поводу девушки со светлым, порхающим из стороны в сторону конским
хвостиком, что грустила над историческими романами в Публичной библиотеке.
Ему достаточно отчетливо явилось будущее их возможного знакомства — и сразу
стало понятно, что оно ему сулит. Милая девушка была на самом деле замужней
занудой, а обручального кольца не носила просто из-за размолвки с супругом.
Артур увидел себя в крайне щекотливой ситуации, главными действующими
лицами которой предстояло оказаться девушке, библиотекарю и библиотечным
смотрителям. Библиотеку заодно с девушкой пришлось выбросить из головы.
И следовало пройти целой неделе, пока до Артура наконец дошло, что он
просто не обладает теми навыками, какие используют другие мужчины, чтобы
очаровывать и соблазнять девушек. Тогда-то он и почувствовал, что время
неумолимо уходит. Прохаживаясь поздними вечерами по улицам, он встречал
немногих людей — тех самых, что так скоро обречены были погибнуть в
огненном вихре, — и в отчаянии чувствовал, с какой жестокой
стремительностью ускользает время.
Владевшее Артуром желание уже перестало быть просто желанием. Оно
превратилось в подлинную страсть, что завладела всеми его помыслами и
побуждала к действию так, как ничто и никогда за всю его никчемную и
нелепую жизнь. И Артур Фулбрайт проклял свою Матушку с ее безупречными
манерами старомодной южанки. Проклял ее белую плоть, к которой так долго
был крепко-накрепко притянут пуповиной. Проклял ее умиротворяющую ауру
неизменной внимательности и желания добра любимому сыночку, что позволяла
легко и бесцельно влачить существование в безмятежном мирке бездействия и
довольства собой.
А теперь… погибнуть вместе со всем миром в огне… и без всякого
смысла!
Фонари на промозглых улицах, раскачиваясь из стороны в сторону,
испускали неверный свет. Откуда-то издалека донесся гудок затерявшегося во
тьме автомобиля, а погрохатывающий своими дизельными внутренностями
грузовик взревел после смены сигнала светофора и укатил прочь. Мостовая
приобрела мертвенно-бледный оттенок гниющего мяса, а звезды утонули в
иссиня-черном, безлунном небе.
Сгибаясь под порывами сырого ветра, Артур
поплотнее запахнул пальто. Неподалеку раздался лай собаки, а в соседнем
квартале хлопнула дверь. Артур вдруг стал особенно жадно впитывать все эти
звуки. Ему страстно захотелось ощутить свою причастность к этому миру,
почувствовать тепло домашней любви и ласки. Но будь он последним изгоем,
преступником, прокаженным — даже тогда он не был бы столь одинок. И Артур
Фулбрайт возненавидел так называемую житейскую мудрость, из-за которой
подобные ему достигали зрелости, толком не обретя ни цели, ни любви, ни
надежды — не обретя всего того, в чем он столь отчаянно нуждался.
Тут впереди у перекрестка из сумрака появилась девушка. Каблучки ее
ритмично цокали вначале по тротуару, а потом, когда она стала переходить
улицу, — по мостовой.
Срезая путь по газону перед домами, Артур устремился к ней — и тут до
него вдруг дошло, что он делает и на что собирается пойти. А дальше…
дальше его по инерции повлекло вперед.
Изнасилование.
Слово это расцвело у него в голове подобно разросшемуся до чудовищных
размеров экзотическому цветку с кроваво-красными лепестками — и тут же
увяло, покрывшись чернотой по краям, стоило Артуру, наклонив голову и сунув
руки в карманы, проворно припустить туда, где их пути должны были
пересечься.
Способен ли он на такое? Сумеет ли справиться с девушкой? Артур знал,
что она молода, привлекательна и желанна. Иначе и быть не может. Он повалит
ее на траву — и она не закричит, не станет звать на помощь. Нет, она будет
уступчива и покорна. Ей придется смириться.
Артур бросился вперед — к месту их предполагаемой встречи — и затаился
на мягком буром грунте в зарослях кустарника. Выжидал, жадно прислушиваясь
к мерному цоканью каблучков. Вот она уже с ним поравнялась.
И тут, несмотря на зверски пожиравшее его желание, Артуру явились
другие видения. Нелепо распростертое прямо на мостовой полуголое тело…
грозящая немедленной виселицей дикая толпа… и лицо Матушки —
мертвенно-бледное и перекошенное от ужаса. Артур зажмурил глаза и прижался
щекой к земле. Земля была утешительницей, матерью всего живущего, а он —
провинившимся ребенком. И нужда его была безмерна. Матерь всего живущего
утешила, наставила и обласкала его с глубочайшей любовью и нежностью. Так,
уткнувшись лицом в землю, Артур и лежал, пока цоканье каблучков не затихло
вдали.
Лицо его перестало пылать. В тот вечер к Артуру Фулбрайту вернулось и
здравомыслие, и осознание себя человеком.
Не иначе как душа уберегла его от скотства.
И вот он настал — настал наконец тот день, когда все и должно было
произойти. Еще ранним утром в голове у Артура вспыхнуло несколько столь