Из страшного времени огня и крови я вынес истину: все реформаторы есть чистой воды шуты гороховые, они кричат против ветра, бьют себя в грудь и ни на что при этом не влияют. На каждого Ганди, Надера, Бертрана Рассела или Торо всегда найдется сотня тысяч Никсонов, чтобы задушить свободу слова и радость жизни. (Мое разочарование в этой области проявляется в рассказе «Молчащий в геенне», который я включил в этот сборник.) Что же касается будущего, я всегда вспоминаю фразу Альбера Камю: «Истинное благородство в отношении будущего состоит в том, чтобы все отдавать настоящему».
А настоящее калечится вездесущей философией «У меня все в порядке, Джек», что на английском языке рабочего класса означает: пошел ты, парень, я свое оторвал. Это ваше будущее, а вам, похоже, по?королевски на него наплевать.
Так что Эллисон, пишущий эти строки, пожестче и покруче, чем тот, который сопровождал Кинга в марте 1965?го. У него меньше надежд и иллюзий. Сегодняшний Эллисон — это поздняя копия паренька из Пэйнсвилля, который перестал биться с ветряными мельницами лицемерия и тупости и отправился посмотреть остальной мир.
Случись мне издать эту книгу в 1970?м, как задумывалось изначально, в ней были бы призывы к революции и вызов будущему. Но прошло четыре года, страной правит Никсон, я вижу, как вы протираете штаны и бормочете об импичменте, я десять лет ждал, чтобы вы осознали, насколько неправедна война во Вьетнаме, я наблюдал, как вы толчетесь в университетах и на рабочих местах, символизируя собой бескрылость среднего класса, и гонитесь за целями?двойняшками: «счастьем» и «безопасностью».
Ну и дурни же вы. Счастливые, безопасные трупы.
Вы приближаетесь к забвению, и знаете это, и ничего не хотите сделать, чтобы спасти себя.
Лично я выполнил свой литературный долг. Теперь я просто сяду в сторонке и буду надрываться от хохота, глядя, как вы, словно динозавры, погружаетесь в болото. Я буду смеяться, корчить рожи и шевелить ушами, любуясь вашими судорогами. Каким образом? Сочиняя свои рассказы. Так я сохраняю свое умственное здоровье. Можете спасаться в религии, наркотиках, войне или бутербродах с жабами — мне все равно.
Я здесь, отсюда я наблюдаю за вами, высмеиваю и говорю:
— Вот так выглядит завтра, придурки.
И если иногда вы слышите мои рыдания, то это потому, что меня вы тоже убили, сволочи.
Я застрял на этом вращающемся шарике рядом с вами, я не хочу уходить, вы убили меня, и я негодую. Все что я могу делать, — это сочинять свои маленькие рассказы о завтрашнем дне и смеяться, глядя, как буря поднимает грязь на школьной площадке Лэтропа и из пыльной тучи образуется дьявол.
Все пташки возвращаются на насест
Стараясь не коснуться влажного пятна, он перевернулся на левый бок, подпер ладонью щеку, выдавил из себя улыбку и приготовился рассказать всю правду о том, почему он трижды женился и трижды разводился.
— Трижды! — Ее глаза распахнулись во всю ширь, меж бровей пролегла знакомая складка изумления. — Трижды! Господи Боже, мы с тобой столько времени уже вместе, а я ни сном ни духом! Надо же!
Растянутые в хмурой улыбке губы Майкла Кирксби чуть?чуть поджались.
— Ты ни разу не спрашивала, вот я и не говорил. Я о многом стараюсь помалкивать. В средней школе я срезался на экзамене по французскому, пришлось работать и ходить в летнюю школу, поэтому аттестат я получил на семестр позже остальных. Где я только не вкалывал, даже в тошниловке на колесах — «ресторане быстрого питания» в Нью?Джерси, возле Тернпайка. Раз десять цеплял трипак и дважды обзаводился вшами.
— О?о?о! Хватит! — Она зарылась лицом в подушку. Майкл опустил ладонь на ее густые ореховые волосы, провел по затылку и шее, помассировал седьмой позвонок. Лицо вынырнуло из убежища.
Потом он оперся на локоть и решил выложить все как есть.
Он никогда не лгал — овчинка не стоила выделки. Но история была не из коротких, он излагал ее миллион раз и научился с легкостью профессионального рассказчика вмещать целые эпизоды в апокрифические сентенции и ловко перепрыгивать через второстепенные события. Однако все равно понадобится добрая четверть часа. За меньший срок он просто не успеет сделать все как надо, добиться нужной реакции. По правде говоря, ему осточертело цитировать самого себя, но иногда от этого занятия бывал прок. И сейчас, на его взгляд, был именно такой случай.
— Первый раз я женился лет в двадцать, может, в двадцать один, — с датами я не в ладах. Она еще девушкой была маленько того, еще до встречи со мной. Семейные прибабахи: ненавидела мать, любила отца. Он здоровенный был и собой недурен — дембельнулся из морской пехоты. Так вот, она тайком мечтала поразвлечься со стариканом, да только духу не хватало предложить. А потом он загнулся от рака мозга, но перед тем взялся туркать благоверную, как последнюю какашку. Не скажу, что мамаша того не заслуживала — ведьма была, каких поискать, сущая мегера. Но он перегибал палку: домой по ночам не являлся, колотил отчаянно и все такое. Так что моя супруга переметнулась на мамину сторону. А когда выяснилось, что папаше рак все мозги сожрал, у нее совсем крыша поехала. И тут она взялась за меня! Когда я с нею развелся, мамаша упекла ее в психушку, она там уже восемнадцатый год. По мне, так этого мало. Мало, ей?богу! Ведь она и меня чуть не затащила в дурдом. Слава Богу, я вовремя сорвался. Еще бы немного, и мы бы с тобой тут не разговаривали.