Поняв это, Джульетта оставила в покое зеркальные панели и подошла к большому широкому ложу. Он был там, под подушкой, — тяжелый нож с длинным острым лезвием. Итак, она возьмет игрушку с собой в постель и в определенный момент совместит удовольствия.
Джульетта задрожала от нетерпения. Что это будет за игрушка?
Она вспомнила холодного, учтивого Бенджамина Басурста, английского дипломата периода, который Дедушка называл наполеоновскими войнами. О да, холодный и учтивый — пока она не завлекла его в постель. Потом был американский летчик… А однажды даже целая команда судна «Мария Целеста»!
Забавно: порой в книгах ей встречались упоминания о некоторых ее игрушках. Они навсегда исчезали из своего времени, и, если были известными и занимали положение в обществе, это не оставалось незамеченным.
Джульетта заботливо взбила подушку и положила ее на место.
Внезапно раздался голос Дедушки:
— Я привез тебе подарок, дорогая.
Он всегда так ее приветствовал; это было частью игры.
— Не тяни! — взмолилась Джульетта. — Рассказывай скорее!
— Англичанин. Поздняя викторианская эпоха.
— Молодой? Красивый?
— Сойдет, — тихо засмеялся Дедушка. — Ты слишком нетерпелива.
— Кто он?
— Я не знаю его имени. Но судя по одежде и манерам, а также по маленькому черному саквояжу, который он нес ранним утром, я предположил бы, что это врач, возвращающийся с ночного вызова.
Джульетта знала из книг, что такое «врач» и что такое «викторианец». Эти два образа в ее сознании очень подходили друг другу. Она захихикала от возбуждения.
— Я могу смотреть? — спросил Дедушка.
— Пожалуйста, не в этот раз.
— Ну, хорошо…
— Не обижайся, милый. Я люблю тебя.
Джульетта отключила связь. Как раз вовремя, потому что дверь отворилась и вошла игрушка.
Дедушка сказал правду. Игрушка была мужского пола, лет тридцати, привлекательная. От нее так и разило чопорностью и рафинированными манерами.
И, конечно, при виде Джульетты в прозрачной накидке и необъятного ложа, окруженного зеркалами, она начала краснеть.
Эта реакция полностью покорила Джульетту. Застенчивый викторианец — не подозревающий, что он в бойне!
— Кто… кто вы? Где я?
Привычные вопросы, заданные привычным тоном… Джульетта порывисто обняла игрушку и подтолкнула ее к постели.
— Скажите мне, я не понимаю… Я жив? Или это рай?
Накидка Джульетты полетела в сторону.
— Ты жив, дорогой… Восхитительно жив! — Джульетта рассмеялась, начав доказывать утверждение. — Но ближе к раю, чем думаешь.
И, чтобы доказать это утверждение, ее свободная рука скользнула под подушку.
Однако ножа там не было. Каким?то непостижимым образом он оказался в руке игрушки. И сама игрушка утратила всякую привлекательность. Ее лицо исказила страшная гримаса. Лезвие сверкнуло и опустилось, поднялось и опустилось, и снова, и снова…
Стены комнаты, разумеется, были звуконепроницаемыми. То, что осталось от тела Джульетты, обнаружили через несколько дней.
А в далеком Лондоне, в ранние утренние часы после очередного чудовищного убийства, искали и не могли найти Джека Потрошителя…
МАЛЬЧИК И ЕГО СОБАКА
1
Я был снаружи с моим псом Бладом.
Наступила его неделя досаждать мне: он не переставал именовать меня Альбертом, очевидно, думая, что это чертовски забавно. Я поймал ему па — ру водяных крыс, большую зеленую и поменьше — бурую, а потом стриженого пуделя с поводком, удравшего у кого?то в подзем — ке, так что он был не голоден, но в настроении почудить.
— Давай, сукин сын, — потребовал я. — Найди мне девку!
Блад громко хмыкнул, судя по урчанию в глубине его глотки.
— Ты смешной, когда тебя одолевает похоть, парень, — проворчал он.
Может, и я смешной, но готов был избить этого беглеца с мусорной свалки.
— Найди, я не шуткую!
— И не стыдно тебе, Альберт? Чему я тебя обучал? Надо говорить «не шучу», а не «шуткую».
Он знал, что я достиг предела своего терпения, поэтому очень неохотно принялся за дело. Он сел на искрошенные ос — татки тротуара, его лохматое тело напряглось, веки задрожали и закрылись. Спустя несколько минут он вытянул передние ла — пы, распластался по земле и положил на лапы косматую голову. Напряжение оставило его, он начал мелко подрагивать, словно его кусала блоха. Это продолжалось почти четверть часа, на — конец, он перевернулся и лег на спину, голым брюхом к вечер — нему небу. Сложив передние лапы, словно богомол, и раздвинув задние, он проворчал:
— Извини, Альберт, ничего не обнаружил…
Я взбеленился так, что готов был его пнуть, однако, я знал, что он старался. Мне это совсем не улыбалось, так как я действительно хотел заловить какую?нибудь девчонку и за — валить ее, но что тут поделаешь?
— Ладно, — сказал я, смирившись, — черт с тобой!
Он перевалился на бок и быстро поднялся.
— Чем бы ты хотел заняться?
— У нас не так уж много найдется, чем бы заняться, вер — но? — сказал я не без доли сарказма.
Он уселся у моих ног с оскорбленно?смиренным видом. Я оперся о расплавленный кусок уличного фонаря и задумался о девчонках. Это было болезненно.
— Мы всегда можем пойти в кино, — сказал я через ка — кое?то время.
Блад оглядел улицу, поросшие сорняком воронки, полные теней, и ничего не ответил. Собачье отродье ждало моего пос — леднего слова. Он любил кино не меньше меня.