Глава шестая СПОР О ПОЛЬШЕ
С каждой неделей, проходившей после Ялты, становилось все более ясным, что Советское правительство ничего не предпринимает для выполнения достигнутых между нами соглашений о расширении польского правительства, в состав которого вошли бы представители всех польских партий и обеих сторон. Молотов упорно отказывался высказать свое мнение относительно тех поляков, о которых мы говорили, и ни одному из них не было разрешено присутствовать даже на предварительном совещании за круглым столом. Поэтому я адресовался к президенту в надежде, что мы могли бы совместно обратиться в высших сферах к Сталину. В ходе последовавшей длительной переписки положение в Польше было обрисовано в том виде, как его представляли себе англичане и американцы. В этот критический момент здоровье и силы Рузвельта иссякли. Посылая пространные телеграммы, я думал, что обращаюсь к моему доверенному другу и коллеге, как я это делал в течение всех этих лет. Но он уже не мог внимательно прислушиваться к моим словам. Я не знал, как он был болен, иначе я, пожалуй, счел бы жестоким продолжать оказывать на него давление. Преданные помощники президента стремились держать сведения о состоянии здоровья президента в пределах самого узкого круга, и различные люди совместно составляли проекты ответов, которые посылались от его имени. Так как жизнь президента Рузвельта находилась на исходе, он мог осуществлять лишь общее руководство и давать свое одобрение этим ответам. Это было героическим усилием. Тенденция государственного департамента, естественно, сводилась к тому, чтобы не обострять проблемы в момент, когда президент находился в таком тяжелом состоянии, и взваливать все бремя на плечи послов в Москве. Гарри Гопкинс, который мог бы оказать личную помощь, сам был серьезно болен и часто отсутствовал, или же к нему не обращались за помощью. Эти недели всем дорого обошлись.
В тот самый вечер, когда я говорил в палате общин о результате нашей работы в Ялте, в Румынии русские совершили первое нарушение как духа, так и буквы наших соглашений. Согласно Декларации об освобожденной Европе, столь недавно подписанной, все мы были обязаны позаботиться о том, чтобы в странах, оккупированных союзными армиями, были проведены свободные выборы и созданы демократические правительства. 27 февраля Вышинский, за день до этого неожиданно появившийся в Бухаресте, потребовал аудиенции у короля Михая и настаивал, чтобы тот сместил состоявшее из представителей всех партий правительство, которое было сформировано после организованного королем государственного переворота в августе 1944 года и привело к изгнанию немцев из Румынии. Юный монарх при поддержке своего министра иностранных дел Вишояну сопротивлялся этим требованиям до следующего дня. Вышинский снова явился и, отвергнув просьбу короля позволить ему хотя бы проконсультироваться с лидерами политических партий, стуча кулаком по столу, потребовал немедленной покорности и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Одновременно советские танки и войска заняли позиции на улицах столицы, а 2 марта к власти пришло правительство, назначенное Советами.
Я был глубоко обеспокоен этим событием, которое должно было послужить образцом для последующих действий. Русские поставили у власти коммунистическое меньшинство при помощи силы и обмана. Протестам с нашей стороны мешало то, что Иден и я во время посещения Москвы в октябре согласились с тем, чтобы Россия имела преобладающее влияние в Румынии и в Болгарии, тогда как мы осуществляли бы руководство в Греции. Сталин очень точно придерживался этого взаимопонимания во время полуторамесячной борьбы против коммунистов и ЭЛАС в Афинах, несмотря на то, что все это крайне не нравилось ему и его окружению. Мир уже был восстановлен, и, хотя перед нами стояли еще многие трудности, я надеялся, что в ближайшие несколько месяцев мы сможем провести свободные и ничем не стесненные выборы, желательно под наблюдением англичан, американцев и русских, а затем будет принята конституция и сформировано правительство в соответствии с ясно выраженной волей греческого народа.
Теперь Сталин стал действовать совсем иначе в этих двух балканских странах на побережье Черного моря. Его действия абсолютно противоречили всему духу демократии. На бумаге он подписал принципы, провозглашенные в Ялте, а теперь они попирались в Румынии. Но если бы я оказал на него слишком сильное давление, он мог бы сказать: «Я не вмешивался в вашу деятельность в Греции, почему же вы не предоставляете мне такую же свободу действий в Румынии?»
Это привело бы к сопоставлению наших и его целей. Ни одна сторона не могла бы убедить другую. Основываясь на опыте моих личных отношений со Сталиным, я был уверен, что не следует начинать такой спор.
Кроме того, я полностью сознавал, что польский вопрос имеет гораздо более важное значение, и не хотел предпринимать в отношении Румынии ничего такого, что могло бы повредить перспективам урегулирования в Польше. Однако я считал, что мы должны заявить Сталину о нашем крайнем недовольстве по поводу насильного водворения правительства коммунистического меньшинства, так как это шло вразрез с Декларацией об освобожденной Европе, которую мы согласовали на Ялтинской конференции. Больше того, я опасался, что приход к власти этого правительства приведет к повальной чистке антикоммунистически настроенных румын, которых обвинят в фашизме наподобие того, как это происходило в Болгарии. Поэтому я предложил Рузвельту вместе обратиться к Сталину с просьбой обеспечить, чтобы новое правительство не затевало сразу же чистки всех антикоммунистов на том основании, что его поощряет к этому Ялтинская декларация.