Арвах не шутил.
Снежная кипень густела, надвигалась широкой полосой, гул перешел в хриплый рев. Не уйти, не спрятаться. Петр огляделся, скользнул взглядом по бездонной пропасти.
Все? Исчислено, взвешено…
«Ты знаешь, кто я? Я — твой друг… »
Острый контур вершины расплылся, грохот мчавшейся смерти превратился в тихий шелест. Все исчезло — кроме пустыни. Белой, белой пустыни… Холодный песок обжигал ноги, ледяной стужей веяло от далеких барханов. Мертво и чисто горело над головой незакатное солнце. Июньский лес будет позже, после войны, а сейчас, на Памире: пустыня.
Петр Кондратьев не удивился. Удивление, как и страх, осталось далеко, на узкой тропинке, в двух шагах от грохочущей смерти. Он улыбнулся: невесело, уголками губ. Экстренный выход — убежище тирмена, последняя надежда. Петр бывал здесь, с изнанки: спасался, когда его хотели зарезать в колонии, потом — еще дважды, в ситуациях, не допускавших иного решения. Учитель — не Пантелкин, а второй, бритый — кое-что объяснил малолетке, хотя не до конца.
Ярко светило беспощадное солнце.
Тихо шумел песок.
Невидимая, прогуливалась рядом та, кого он еще не называл Великой Дамой.
Кондратьев, ученик тирмена, взялся за ремень бесполезного чуда — «одиннадцатизарядки» «Lee-Enfield».
И увидел мишень. Одну-единственную, у самого горизонта. Черное пятнышко, еле заметное в белом сиянии, порхало над кромкой песков. Маленькая точечка, бесформенная, почти безвидная.
Шанс напомнить о себе.
Винтовка в руках показалась неожиданно легкой. Затвор, магазин… Петр мотнул головой, отгоняя проснувшийся страх, закусил губу и, оценив расстояние, поставил планку прицела на «600». Нащупал стволом мишень. Он не знал, что это — птица? бабочка? бумажный самолетик?! — но не сомневался: если попадет, его услышат.
Спуск нажимал медленно, еле касаясь, боясь рывка.
Отдача ударила в плечо.
«Ты знаешь, кто я?.. »
… Петр стер снег с лица, оторвал спину от скалы. Он понимал, что жив, что случилось чудо. Лавина прошла мимо, задев лишь краешком. Ледяная вершина светила белым огнем, обнажились острые камни тропинки, завал исчез без следа…
Кондратьев не радовался. Перед глазами горело солнце — мертвое солнце пустыни.
— Могу я осведомиться, в каком вы звании?
Петр с трудом повернул голову. Перед ним стоял арвах. Надо отвечать — разлепить губы, двинуть непослушным языком.
— В институте… Лейтенант запаса.
— Отменно! Стало быть, господин поручик? Верительные грамоты с вами?
Арвах Петру Кондратьеву попался правильный: седобородый, в красном халате с драконами, в китайской шапке с соболиной опушкой. При винтовке, понятно. Какой арвах без винтовки? Петр всмотрелся и хмыкнул: «Lee-Enfield», третий номер! Само собой.
— А ваши?
Арвах протянул руку и пальцем нарисовал на снегу четыре значка.
Кивнув, Петр полез за пазуху. Пакет, партийное поручение беспартийному бухгалтеру… Хотя товарищ Кадыркулов в данном случае руководствовался приказом той, кто вне партий и классов, одинаково властная над всеми… Вот! Желтая бумага, черные чернила. «Лично в руки». И четыре значка-жучка.
— Отменно, — повторил русскоговорящий дух, скользнув беглым взглядом по надписи. — Ну-с, коллега, прошу в гости. Тут недалеко. В здешних местах меня именуют Ак-Арвах, си-речь Белый Арвах. Вы можете обращаться ко мне по званию: штаб-ротмистр. А как звать вас, господин поручик?
Бухгалтер «Памиркоопторга» глянул вверх, на острую ледяную вершину. Как зовут поручика Кондратьева?
— Пьеро, господин штаб-ротмистр.
Пламя в огромном очаге отливало синим, иногда перемежаясь бледными вспышками. Ни дров, ни растопки. Огонь вырывался из недр земли, уходя в кривое отверстие дымохода.
— Догадались? — Ак-Арвах небрежно кивнул на очаг. — Природный газ. Тут и нефти много, в окрестных кишлаках ею карачираки заправляют. Полный комфорт. Тепло, сухо — и ночами веселее.
В огромной пещере на самом деле было тепло. Да и на пещеру она не слишком походила. Ковры на стенах, ковры на полу, груда цветастых покрывал в углу. Штаб-ротмистр явно не бедствовал. Ковры-то ладно! Коллекция винтовок, которую Петр осмотрел первым делом, вызвала тяжкий вздох зависти. А он еще гордился своей «одиннадцатизарядкой»!
— Да-с, — поджал губы Ак-Арвах. — Неплохая служба. Главное на войне, сударь мой Пьеро, голодным не остаться. С этим решилось просто. Местные суеверия плюс ряд правильно сориентированных лавин… Плюс жалованье, конечно.
Выглядел дух отлично. Несмотря на седую бородищу, он не смотрелся старцем. Вероятно, штаб-ротмистр заработал седину досрочно. Петр привстал с пышного ворса, окинул взглядом пещеру. Дворец! Но жить в одиночестве, среди диких гор.
Петр привстал с пышного ворса, окинул взглядом пещеру. Дворец! Но жить в одиночестве, среди диких гор…
— Чужбина, господин штаб-ротмистр. Представляю, как вам бывает скучно!
Груду книг на русском, французском и английском он заметил сразу. Но не станешь же круглый год страницы листать!
— Чужбина? — Густые брови Ак-Арваха взметнулись снеговыми тучами. — Я Родину не оставлял, господин поручик! Смею напомнить, мы с вами находимся в пределах Российской империи. Сам я, между прочим, из Ташкента. Родные места! А то, что теперь связь — благодаря вам в том числе! — пойдет через Туркестан, совсем отрадно. Намаялся с китаезами. Превратили Памир в гнусный притон, прости господи! В Кичик-Улар путь держите? Там кашгарские контрабандисты опиум складируют, так что не увлекайтесь. Нет, со своими, русскими, не в пример приятнее! Я дома — и при деле. Чем строить социализм на Колыме или сутенерствовать в Париже, лучше арвахом послужить. Что мы хотим от жизни? Стабильность, достаток, интересная работа. Семья — по желанию. Так?