Приподнялся, вскинул «СВТ»…
Ему хватило двух магазинов — почти в упор.
— Почему не арестовали?
— Честно сказать?
Остановились одновременно. Встали лицом к лицу. Петр подумал и аккуратно опустил оружие на траву. Стрелять не придется.
— Если честно, я не дал. Отложил папку с материалом на другой конец стола, а сверху чужой папкой накрыл. Цени, товарищ техник-интендант! Только я не по доброте душевной, не думай.
— Я и не думаю. Предупредили, значит?
Карамышев вновь дернул щекой. Но ответил легко, с улыбкой:
— Должны были? Правильно, выходит, я тебя понял, Кондратьев! Нет, не предупреждали, своим умом дошел. Ведь чего получается? Если верить филькиной грамоте, что у тебя в документах вместо автобиографии лежит, ты не просто в сорочке родился. Не бывает таких везучих, Кондратьев! Никакие Абвер с Сигуранцей тебя не прикроют: не смогут. А поскольку в рай я точно не попаду… Не попаду, верно?
— Не попадешь, — кивнул Петр, стараясь говорить без нажима.
Если бы к нему приставили обычного дурака-костолома… Но рядом оказался человек с нюхом: Карамышев.
— Не попадешь, — повторил он. — Даже если я за тебя заступлюсь. И я не попаду. Ясно?
— Ясно…
Лейтенант почесал в затылке, вздохнул:
— Я вначале думал: на банду вражин недобитых вышел. Дворянское кубло, заговор, мать его ити! Ладно, выживем — потолкуем. И насчет предателей Родины разберемся! Считай, Кондратьев, поговорили мы с тобой. И забыли до поры. Возвращаемся, строим личный состав — и вперед, пока к своим не выйдем. Ты — старшой. Понял?
Петр взял с травы самозарядку, закинул ремень на плечо, сглотнул.
Чертова пыль!
— Ага, понял. А в плен не хочешь, лейтенант? Говорят, таких, как ты, сразу в гестапо берут — консультантами. Станешь привычным делом заниматься.
Глаза Карамышева потемнели, сжались губы.
— Проверяешь? Нет, не хочу. Не из сознательности, не думай. Кончилась моя сознательность давным-давно. Пятый пункт подгулял, аккурат по линии матушки. Эсфирь Соломоновна она у меня. Не помилуют арийцы. Ответил?
Они зашагали дальше, в глубь тихого, странно молчаливого леса.
Через много лет, читая мемуары уцелевших в том далеком июне, Петр Леонидович узнал, насколько им повезло. Прежде всего, они сумели выйти к своим, проплутав глухими лесными тропами до самого августа.
Тех, кто вышел первыми, не разбираясь, определили кого в дезертиры-паникеры, кого — в шпионы. После ареста командующего фронтом Павлова гребли подряд: частым гребнем, кто попал под горячую руку.
Они не попали. Сборный отряд из остатков механизированного корпуса вместе с примкнувшими к нему одиночками из соседних частей — разбитых, рассеянных по белорусским лесам, — прорвался через линию фронта после сдачи Смоленска. Разбираться стало некогда, каждый штык был на счету. Им оставили оружие, вернули в строй и даже обещали наградить.
Повезло и в ином. Две немецкие танковые группы, рвавшиеся по шоссе на восток, попросту не обращали внимания на то, что происходит за кромкой леса. Окруженцы могли идти спокойно, первое время — днем, при свете солнца. Через три недели по следам «боевой группы Интенданта» (как назвали их отряд в немецких документах) бросили кавалерийскую бригаду СС. Но ситуация изменилась. Страх прошел, исчезла растерянность. Те, кто хотел сражаться, кто не спрятался в ближайшем селе и не сдался в плен, начали свою войну.
За уничтожение «боевой группы Интенданта» командир эсэсовской бригады Герман Фегелейн был представлен к ордену — и в должное время награжден. За вывод из окружения остатков мехкорпуса техник-интендант 1-го ранга Петр Кондратьев тоже был представлен к ордену, но награды не дождался. О чем, впрочем, не жалел и не вспоминал. О собственном везении, увы, вспоминать приходилось. Хотя бы потому, что находились желающие напомнить.
Напомнили через неполный месяц. Судьба, исчислявшая, взвешивавшая и делившая, на миг отвела руку свою.
А лейтенант Карамышев не отвел. Наоборот, что есть силы ударил кулаком по стене.
— Сволочи! Я же писал, мне обещали!
Военинженер 3-го ранга Петр Кондратьев лишь усмехнулся. Грешно смеяться в такой ситуации, но отчаяние наглого, уверенного в себе энкавэдэшника позабавило.
— Они что, не понимают? — Карамышев скривился, без всякой надежды поглядел в маленькое окошко, прорезанное в бревенчатой стене, и присел прямо на пол. Ни стула, ни нар, воспетых в арестантских песнях, им не полагалось.
Петлицы не сорвали, документы оставили. Просто забрали табельные пистолеты и заперли.
— Мы с оружием вышли, Кондратьев! С оружием, с партбилетами, в полном порядке. С боем вышли! А главное, успел я позвонить кому надо. И написать!..
Петр пожал плечами. Да, не слишком логично. Проверили, признали героями, поблагодарили, отправили на передовую. Он успел получить очередное звание, новые петлицы нашить.
— Все из-за тебя, Кондратьев! — Палец лейтенанта выпятился стволом, указывая прямо в грудь. — Так и чуял: докопаются!
— До чего? — невозмутимо поинтересовался Петр. — Я агент? Японо-чешский? Ты хоть подскажи, в чем мне признаваться. В немецкие шпионы не хочу — не по сезону.
Энкавэдист хотел ответить бранью, от души, но сдержался. Сделал глубокий вдох, потянулся, зевнул: