Что проявилось на остальных, он разглядеть не успел.
— Гри-и… — Бабища сорвалась на визг. — Гри-иша-а-а! Ее лицо налилось кровью, пальцы истерически вертели концы пояса.
— Гришенька-а-а… а-а…
Из недр квартиры, оттолкнув готовую упасть в обморок бабищу, пулей вылетел лысый коротышка в трусах: широких, семейных, в горошек. Резинка трусов врезалась в дряблый живот, коротышка поминутно ее оттягивал.
— Ну отдам! — взорвался Гришенька, он же Григорий Яковлевич, он же Гадюка, плюясь и танцуя на плитке лестничной площадки. Казалось, ему очень хочется в туалет, а кто-то запретил. — Клянусь здоровьем, отдам! Мама, они тебе угрожали? Угрожали, да?! Как не стыдно, пожилая женщина… из-за какой-то вшивой трудовой… я в милицию обращусь…
Это его мать, оторопело понял Данька. Мать, не жена. А сам Гриша куда моложе отца: лет тридцать, не больше. Какой он Гадюка? — он червяк, скользкий и противный… Бабища вернулась на место из дальней дали, кружочки сгинули, музыка замолчала. Лишь в сердце таял мятный приятный холодок.
— Сейчас отдавай, — сказал Данька. — Немедленно.
И слегка катнул лысого Гришу назад, на роликах, целясь в мягкое пузо.
— Немедленно.
И слегка катнул лысого Гришу назад, на роликах, целясь в мягкое пузо.
— Да нет проблем! — с отчаянием выкрикнул Гадюка, пятясь в коридор. На носу у него выступили капельки пота.
Данька никогда не видел раньше, чтоб у человека от страха потел нос. — Уже несу! Мама, выпейте корвалола! У вас сердце, мама!
— А у нас, значит, сердца нет! — вдруг закричал отец, грозя кулаком из-за Данькиного плеча. — Мы без сердца! И без получки! И без трудовой! Ну да, мы — быдло, нас обуть — святое дело… Трепло ты, Григорий Яковлевич! Сволочь и трепло! У меня связи, у меня все схвачено… За косой хрен у тебя все схвачено!..
Капелька слюны попала Даньке в ухо. Это не было неприятно. Напротив, отец, безобидный и смешной, когда кричал, ругался и тыкал кулаком в воздух, нравился ему куда больше, чем отец, который сулит «златые горы», хвастается юношескими занятиями боксом и унижается перед Гадюкиной мамашей.
Мамаша, кстати, сгинула, оставив дверь открытой.
Удрала пить корвалол.
6.
Чай горчил. И заварен правильно, и настоян должное время, и вода не ржаво-водопроводная — с источника на Павловом поле. А все-таки полное не то.
Старик не без огорчения поставил на стол тяжелый подстаканник, рассудив, что дело в заварничке. Пора менять, хоть и жалко — маленький чайник был куплен в первый день работы Петра Леонидовича в его нынешней должности.
Ветеран!
— Ну, д-дядя Петя! — сидя напротив, ныл He-Король Артур. — Н-не выгоняй, не надо. Ну, п-пожалуйста!
Обычно бравого и задиристого сержанта было не узнать. Внушительный синяк на левой щеке, забинтованное ухо, тоже левое, царапины на ладони. Ухо понять можно, а царапины откуда? Наряд, не вовремя встреченный по дороге из пивнухи «Три танкиста», имел при себе служебного кота?
Впрочем, загадочные царапины — не главное, и не в них причина. Поначалу, после вызволения из узилища, «афганец» держался бодро, поминал непременное «педер сухте» и обещал вернуться в райотдел на БМД-1 с полным боекомплектом. Стало ясно: без должного вразумления не обойтись. Что и было исполнено, четко, быстро и результативно. Петр Леонидович отвез сменщика на место работы, налил чая — и объявил, что через две недели можно будет забирать трудовую книжку. Тут-то Артур и скис — всеконечно, до дрожи в голосе и подозрительного сопения носом.
— И к-куда пойду? Христа ради на водку п-просить? Или как т-твой К-канарис народ развлекать? Дядя Петя, б-бес попутал! Нервы у меня, сам знаешь, находит, п-психом ст-та-новлюсь. Особенно если гадов в-всяких встречу, уродов. Но я… Я валерьянку пить ст-тану! Зарядку делать! А с бухлом завяжу, ей-б-богу! Н-не выгоняй!..
Петр Леонидович вновь поднес стакан к губам. Странное дело, чай словно образумился. Даже пить приятно. Помиловать заварничек ради такого случая, что ли?
— Зарядка — хорошо, — начал он, понимая, что каждое слово следует подбирать тщательно, будто патроны перед зачетной стрельбой. — И пить бросай, давно пора. Только, Артур Николаевич, не в том дело.
Впервые поименованный в тировых стенах с «ичем», отставной сержант побледнел. Тон был выбран подходящий, прокурору впору.
— Чего ты бузишь? Срываешься почему? А потому, Артур Николаевич, что ты, здоровый мужик, дела на руках не имеешь. Тирщик на полставки — это что, работа? Помнишь, когда я тебя на службу брал, о чем разговор шел? Оклемаешься — серьезным делом займешься. Будем считать, что нынешний инцидент — удачный повод. Устроиться я помогу. Не пропадешь, сержант, не в окружении.
Не пропадешь, сержант, не в окружении.
He-Король моргнул, схватил стакан и глотнул чая, не почувствовав вкуса. Сделал еще один глоток, поставил стакан, потер бинт, скрывающий пострадавшее ухо.
— Г-гонишь все-таки? Чем я с-серьезным займусь, дядя… П-петр Леонидович? Учиться поздно, г-голова не п-пашет, сам знаешь, д-дырявая она у меня. В охрану не пойду, с-сучья работа. В б-бандюки, что ли? Я чего за место д-держался, п-полы драил и ружья п-подносил? Стрелком хотел стать. Н-настоящим! К-как ты!