И вновь Петра Леонидовича Кондратьева посчитали везунчиком, родившимся в сорочке, поймавшим за хвост жар-птицу. Не только потому, что гаубичный снаряд, попав в дом и разорвав в клочья энкавэдиста, не убил военинженера, не покалечил, даже не контузил толком. Такое могло случиться и случалось, хотя бы по закону больших чисел, порой творившему чудеса похлеще магов с факирами. Но второй снаряд, упав следом, угодил в землянку, где заседал особый отдел дивизии; еще один снаряд — осколочный — убил и комдива, и комиссара. Уцелевший заместитель комдива (именно он приказал достать из-под кучи деревянных обломков случайно примеченного им контуженого военинженера) не стал разбираться.
Не до того было — немецкие танки прорвались к командному пункту.
После трех дней боев остатки дивизии собрались в сорока километрах восточнее.
Петр командовал батальоном, и никто не косился на его совсем не боевые петлицы. Немецкий панцер-клин уходил дальше, отрезая сражающиеся части. Дезертиров и паникеров среди солдат не числилось, но скоро кончились снаряды.
Поредевшая колонна дивизии сумела прорваться через линию фронта в конце сентября. И снова уцелевшим не поверили, отобрали оружие, но Судьба словно закусила удила. Новый немецкий прорыв — непосредственно в сторону Москвы — заставил забыть о подозрениях и бросить окруженцев навстречу танкам.
Петр уцелел и на этот раз, чтобы через месяц оказаться севернее Волоколамского шоссе — и опять выжить. Впрочем, у Судьбы порой тоже кончаются силы. Седьмого ноября, после сталинской речи на Красной площади, случайный осколок попал военинженеру 2-го ранга Кондратьеву в грудь, ниже сердца. Посторонний наблюдатель, если таковой мог быть на войне, посчитал бы и это редкой удачей: 4-я танковая бригада, к которой прикомандировали Петра Кондратьева, погибла почти полностью через несколько часов, во время лобового контрудара.
В свердловском госпитале Петра подняли на ноги. Все остальное не имело значения. Он нисколько не расстроился, узнав, что документы затерялись, что в госпитальном реестре он числится рядовым. А вот орден, к которому военинженер был представлен под Смоленском (бумаги на первый исчезли без следа), нашел его. Правда, через полгода, когда Кондратьев ехал на фронт в составе только что сформированного 18-го танкового корпуса.
Корпус вступил в бой под Воронежем.
Через неделю младший сержант Кондратьев, успевший стать «дядей Петей» и прославиться «буденновскими» усами, был зачислен в дивизионную разведку.
— Портянка налево, портянка направо, — повторил Петр Леонидович. — Лейтенантом начал, им и закончил. Даже до Берлина не дошел.
Офицерские погоны гвардии старшина Кондратьев получил в декабре 44-го, после боев на Сандомирском плацдарме. День Победы его разведгруппа встретила в глубоком американском тылу. О том, что война закончилась, они узнали только через три дня.
— А «иконостас» с-свой, значит, на п-портянках заработал?
Бывший «афганец» кивнул на орденские колодки, украшавшие парусиновый пиджак бывшего интенданта.
— Это в самом конце, — равнодушно отозвался тот. — Тогда ордена горстями кидали. Особенно тем, кто к штабу поближе. Наш хлеборез «отвагу» умудрился получить.
Артур моргнул, глядя на алые ленточки двух «знамен» и трех «звездочек», но решил не углубляться. Его дело — военное. Сказано «за портянки», значит, так тому и быть. Старик же улыбнулся спасенной им Настасье Кински и с удовольствием раскусил аппетитную семечку. Она была правильная. Далекая июньская пыль исчезла без следа.
…Лейтенант НКВД Карамышев приходил к своему однополчанину во сне. Не слишком часто: раз в год, в июне. Петр Леонидович не пугался и не обижался — привык. Они разговаривали до утра, пока скрежет будильника не поднимал старика на работу.
В тир парка культуры и отдыха имени пролетарского писателя Максима Горького.
5.
День, обещавший поначалу одни неприятности, складывался на редкость удачно. После химии физрук Григораша несказанно порадовал сильную половину класса, выпустив во двор: играть в футбол. А сам взялся судить. Девчонки остались в зале заниматься гимнастикой или чем еще — чем именно, дорвавшихся до мяча мальчишек не интересовало. Данька мотался как угорелый. Кураж весенним соком бурлил в груди, перепутав времена года. В итоге он забил гол, хотя футболистом был посредственным. Санька Белогрив навесил отличный угловой, у ворот случилась катавасия, вратарь дернулся, и кто-то из защитников поспешил выбить мяч прочь — как раз под ноги Даньке.
Санька Белогрив навесил отличный угловой, у ворот случилась катавасия, вратарь дернулся, и кто-то из защитников поспешил выбить мяч прочь — как раз под ноги Даньке.
По пустым воротам с семи метров и слепой не промажет.
— Го-о-о-ол!
— Один — ноль!
— Архангел — снайпер!
Приятно, чего уж там. Такое ему кричали впервые.
К концу вышла дружеская ничья: два-два. А Фофан напоследок высадил мячом стекло на третьем этаже. Осколки красиво брызнули, сверкнув на солнце разноцветной радугой. Скорее всего, Фофан сделал это нарочно. Но перед Григорашей божился, что случайно.
— Порыв ветра, Григорий Рашидович!