— …у финиша случилось непредвиденное…
Гонки показывали в записи, не в прямом эфире. Старт мигом сменился изображением финиша. Кровать-лидер, которую с упрямством носорога толкал багровый и потный детина, подскочила на выбоине, пошла юзом и перевернулась: «толкач» не справился с управлением. Гонщик вывалился на брусчатку, ударился боком и плечом; свергнутого лидера по краю обошла другая кровать, на которой ликовал везунчик-победитель.
Камера уехала вбок, показав толпу зрителей под елкой, затем выпавшего из кровати гонщика. Тот стоял возле сцены, где готовились петь тетки из фолк-ансамбля «Смерека»: щека заклеена пластырем, от виска до уха — багровая царапина. Гонщик натужно улыбался, дергая тонкой ниточкой усов, щурил водянистые глазки и говорил в микрофон о том, что главное — участие, а не победа.
— Утешительный приз… гуляния продолжились выступлением наших любимиц…
Телефон показался тяжелым-тяжелым, будто гиря. Данька смотрел на экран, откуда давно исчез гонщик-неудачник — сейчас там пели «Смереки» про Галю, которая несет воду на зависть влюбчивому Иванку — и продолжал видеть разбитое лицо парня. Это лицо он уже видел сегодня.
В тире у дяди Пети.
Когда стрелял из «Марголина» по мишени.
8.
Попасть в рай нелегко, освоиться же в нем — чрезвычайно просто. На то и рай: чистые простыни, ровное тепло огромной «буржуйки», горячий бульон с сухариками. По утрам и вечерам — чай с молоком. Настоящий, не морковный. И, конечно, книги: прямо у кровати, на полу. Даже вставать не надо, достаточно протянуть руку и чуть наклониться. Хочешь — тома Элизе Реклю издания Брокгауза-Ефрона в твердой синей обложке, хочешь — «Ринальдо Ринальдини» немецкого сочинителя Вульпиуса. Без обложки, зато все страницы на месте. В «Куно фон Кибурге» половина страниц, правда, отсутствовала, выдрана с корнем. Тоже не беда, скучный он, фон Кибург. А в общем, хорошо. Рай!
И мысли стали правильными: легкими, простыми.
Оценить все прелести рая Пьеро смог через три дня, когда окончательно очнулся. Тогда и узнал про эти самые дни. И что волноваться ему не следует, бояться нечего. Ленька Фартовый будет вечером, если нет, то всенепременно к утру.
Про Леньку Фартового мальчику рассказала Лелька — старшая по раю. Пьеро вначале удивился: Лелька — Ленька, считай, тезки. Потом подумал и обиделся. Не за себя, за Пантелкина Леонида Семеновича. Какой он этой толстухе Ленька! Ленькой у них кучера звали. Обиделся, но смолчал. В каждом раю — свои обычаи.
Толстуха Лелька оказалась не только бесцеремонной, но и приставучей. Выспрашивала, горестно вздыхала, роняла слезу, опять в расспросы пускалась. Пьеро, конечно, не сплоховал. Пусть и в раю, а лишнего болтать не след.
Пусть и в раю, а лишнего болтать не след. Беспризорник он, из Малороссии, по нынешнему — из Украинской республики. Точнее сказать не может: «испанкой» переболел. Два года назад. Не помер, но память отшибло напрочь. Доктор сказал, бывает. Хоть и редко.
А зовут его Петр. Как Апостола.
С тем толстуха и отстала. Не сразу, правда. Погладила мальчика по волосам, торчащим «ежиком» после прошлогоднего тифа, без особой нужды поправила одеяло. Закатила к потолку глаза, вздохнула, колыхнув высокой грудью.
Облизнулась.
— Катись, лярва! — вполне по-взрослому сказал воспитанный мальчик Пьеро, успевший выяснить, что с людьми следует разговаривать на понятном им языке.
Лелька ничуть не обиделась и укатилась.
Леонид Семенович пришел рано утром, когда Пьеро успел умыться и сходить в уборную. Горшок, поставленный рядом с кроватью, он гордо игнорировал. На столике ждал чай с молоком, но тут хлопнула дверь в коридоре. Выскакивать и выглядывать мальчик не стал. Не маленький! И так понятно: зашел, поздоровался, чмокнул в щеку Лельку, о чем-то спросил (не о нем ли?). Голос громкий, веселый, значит, неплохи дела. Снова дверь хлопнула — и тихо.
Ждать Пьеро научился. Выпил чай, полистал третий том Реклю. Картинки (гравюры, если по-правильному) поглядел.
А тут и Лелька-толстуха заглянула: раскрасневшаяся, в халате расстегнутом.
— Не спишь? Леня, не спит он!
А еще заметил Пьеро: в ушах толстухи — серьги с огоньками зелеными. Красивые, не в каждой лавке ювелирной такие увидишь. Прежде не было, а теперь — есть.
— Ну, привет, Камушек! Жив? — Вот и Леонид Семенович — в косоворотке навыпуск, пуговицы у горла расстегнуты. Улыбается: — Молодец, что не помер! А раз не помер, поехали воздухом дышать. Пострелять охота!
Пострелять? По-настоящему? Ух ты-ы-ы!..
Стреляли за Лиговским проспектом, возле железнодорожной насыпи. Пьеро не знал, что это Лиговский, но Леонид Семенович и название сообщил (когда с извозчика слезли), и велел примечать. Объяснил: раз ты в городе незнакомом, значит, будь начеку, все в голову складывай, для того она к шее привинчена. Иначе соображать не с чего будет.
Пьеро кивнул и стал примечать. Вначале шли по Лиговке, потом Расстанной улицей, затем на Боровую свернули. Домишки вокруг маленькие, заборы высокие. До конца добрались, а там пустырь с рельсами посередине. Отошли еще на сотню саженей, осмотрелись. Пусто, словно и не в городе. Значит, можно.