«Накопитель Страшного Суда».
Кто-то постарался — вписал перед словом «Страшного» маленькое «не». Мелом. Ниже, опять мелом, была накорябана иная стрела, в противоположную сторону, и резюме:
«Страшного — туда».
Оставалось выбрать между «Суда», который направо, и «туда», который налево. Только выбирать, считай, не из чего. «Туда» — бетон в дырках-вмятинах.
Ниже, на полу — гильзы стреляные кучей.
А там, где «Суда» — отворенная дверь. Из-за двери — свет. Не электрический, солнечный. Так о чем нам думать? Знаем мы ваши «налево». Насмотрелись!
Петр Леонидович решительно шагнул направо.
За дверью, как он и думал, оказалась комната. Точнее, если верить курносой Вологде, помещение. Стол, стулья, сейф; в дальнем углу — вертлюги с папками.
Пусто.
Напротив входа — еще одна дверь. Распахнутая настежь. Оттуда солнце и светило.
— Эй! — крикнул Петр Леонидович больше для порядка. Подошел к двери, за которой его ждало солнце, на всякий случай оглянулся. На стене, рядом с вертлюгами, висел плакат. Бумага древняя, желтая. И рисунок не спутаешь. РОСТА? Оно, родное.
Привет из жизни маленького Пьеро.
С желтой бумаги на гостя победительно взирал огненно-красный Ангел в буденновке. Из-за распростертых крыльев выглядывал ствол мосинской винтовки с примкнутым штыком.
«Эй, пролетарий! Вышел Декрет:
Больше для контры Времени нет!
Но если сказал Революции «да»,
Время с тобою будет всегда!»
Чуть ниже, мелким шрифтом: «Сдача ручных, настольных, настенных, песочных и водяных часов обязательна для каждого гражданина РСФСР».
Кондратьев поднял руку, поглядел на левое запястье. Вот она, верная «Победа» — на «вечном» ремешке из коричневой кожи. Тикает! В 1950-м купил, на новогоднюю премию, а работает надежнее любых швейцарских.
Так что, сдавать?
Петр Леонидович усмехнулся самоуверенному Ангелу:
— Спецразрешение для тирменов. Согласно постановлению Реввоенсовета Южного фронта. Товарищ Фрунзе подписал. Понял, крылатый?
И, не став ждать ответа, зашагал прямо к солнцу.
— Привет, Гаврош!
— Я же тебя просил, дзядек! Хоть бы Вальжаном назвал!.. Старый народоволец Казимир Сигизмундович Доленго-
Мокриевич, двоюродный дед, встречал Кондратьева под дорическими колоннами. Две настоящие, еще две по бокам, из стены выступают. Выше — скала, выбеленная солнцем. За спиной…
— Ай!
— Не свались! — Крепкая ладонь дзядека привычно сжала пальцы внука. — Обрыв, долго падать. Ничего, сбоку есть лестница. Спустимся.
Петр Леонидович смежил веки — на единый миг, на крошечную долю отпущенного ему Времени. Вот все и вернулось на круги свои. Дзядек рядом, солнце над головой, самое страшное позади…
Открыл глаза, невесело пригладил седой «ежик». Размечтался, старый черт? И солнце другое, и все прочее. Вместо холодной степи — каменное ущелье. Вместо дороги на Новую Каховку — крутой, забитый людьми склон.
И дзядек иной.
Уже не старый, еще не молодой.
Ангел, который в буденновке, недаром поднял руку, не зря клялся именем Живущего во веки веков, что Времени больше не будет. Не солгал, вестник.
Времени нет.
Но ведь он узнал дзядека — сразу, не думая! И его узнали. И солнце не мертвое — живое, майское.
И самое страшное позади.
Закурить, что ли, по такому случаю? Вот и папиросы в кармане нашлись. «Казбек», любимые. Черный всадник у белой горы…
— Не помнишь, сколько раз я стрелял? — Дзядек щелкнул зажигалкой, тоже закурил. Не «Казбек», а старорежимные «Сальве» из большой картонной коробки. — Ну, тогда, в Новой Каховке?
Петр Леонидович поднял голову, глянул на белые неровные камни. «Накопитель»… Значит, такая ты, Иосафатова долина? На картине, висевшей на стене в 211-й, ты была другой, непохожей.
… Вспышки выстрелов в чернильной темноте, громкая ругань, боль от удара. Перед тем как выхватить «Кольт», дзядек успел толкнуть маленького Гавроша в спасительную ночь. Патрульные не заметили…
— Не помню, дедушка Казимир. Зато помню, что всю жизнь мечтал сказать тебе «спасибо»!
Широкая ладонь хлопнула по плечу.
— О чем ты, Гаврош? Это я всю жизнь… Несколько секунд там, и потом здесь, целую вечность… Мечтал тебя предостеречь. Дрянь этот «Кольт», так и запомни! Первая пуля — в цель, остальные — вверх, частым веером. Правильно в инструкции пишут: «Старайтесь попасть первым же выстрелом. Иначе лучшее, что вы сможете предпринять, это запустить проклятой железякой в противника». Только одного и достал, в Каховке… Перед тем как начать спуск по узкой железной лестнице, Кондратьев вопросительно указал рукой на дорические колонны. Не храм Юпитера Капитолийского, конечно…
— Гробница Иакова, — понял его дзядек. — Того самого, Исааковича. На самом деле — хранилище истрепавшихся священных книг. Талмудическая макулатура! Здесь вообще — сплошное мракобесие и обман народа.
Спорить с заслуженным народовольцем Петр Леонидович не стал.
— Того самого, Исааковича. На самом деле — хранилище истрепавшихся священных книг. Талмудическая макулатура! Здесь вообще — сплошное мракобесие и обман народа.
Спорить с заслуженным народовольцем Петр Леонидович не стал. Шел по лестнице, молчал, смотрел в белую дымку, что стлалась над обрывом.
— Иерусалим, — пояснил дзядек. — Не порти зрение, не разглядишь ни пса. Смог почище лондонского, только белый.