— О! Вольный стрелок! — заметил его дяденька, густо дохнув перегаром. — Замочим карусельку? На пару, а?
Данька пожал плечами: и замочил бы, да финансы поют романсы, как говорит дядя Лева. Вы стреляйте, я так полюбуюсь.
Пока Жирный не слиняет.
Слева от стойки, в крошечной каморке, скучал тирщик: жилистый дед в парусиновом костюме и кепке-«аэродроме» на стриженной седым «ежиком» голове. В руке дед держал кулек с семечками. Шелуху тирщик сплевывал в картонную коробку, притулившуюся у дверного косяка, и делал это, скажем прямо, с исключительной меткостью.
Снайпер.
Дяденька успел сделать еще с десяток выстрелов, когда снаружи раздался капризный женский голос:
— Сева! Ну Сева же! Сколько тебя ждать?
— Я сейчас, Нюрок! — откликнулся Сева, хищно целясь в вожделенную карусельку.
— Вот шлепну вертухая, и двинем…
— Кого ты шлепнешь?! Сеанс через десять минут! Севка, я обижусь!
— Нюрок!
— Я сто лет Нюрок! Севка, я ухожу…
Дяденька отложил винтовку и подмигнул Даньке, сдвинув очки на кончик носа.
— Никогда не женись, стрелок. Понял?
Было в его интонациях что-то от Кощея. Сейчас возьмет и добавит, что жениться «не по-пацански». Вместо этого дяденька ухватил Даньку за ухо, несильно дернул и через плечо сообщил тирщику:
— Там еще три пульки. Пусть достреляет…
Тирщик меланхолично кивнул, с хрустом лузгая семечки. Данька подумал, что если бы на кепке деда стояли самолетики, как на настоящем аэродроме, они бы все покатились на пол и расшиблись вдребезги. Получилась бы катастрофа. Примерно такая же, как если бы Данька вышел из тира в лапы к Жирному.
Спасибо очкастому, выручил. Купил добрый мальчик удачи на гривенник.
Зарядив винтовку, он прицелился в карусельку, которую безуспешно пытался замочить очкастый благодетель. Следовало тянуть время. Если до начала сеанса десять минут, если Жирный собрался в кино… Слишком много «если». Но выбирать не приходилось.
Сбоку от карусели торчал белый кружок, куда следовало влепить пулю, и тогда три слона с конем завертятся в награду меткому герою. Небось и музыка сыграет. «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, прокатись на нашей карусели… »
Как в мультике.
Данька целился и целился, чувствуя на себе безразличный взгляд тирщика, а потом заинтересованный взгляд тирщика, а потом внимательный взгляд тирщика, и наконец такой взгляд тирщика, каким, наверное, смотрят с крыши поверх длинного-длинного ствола, раздумывая: уложить вон того пешехода на асфальт или пусть еще погуляет…
Глаза начали слезиться. Как от блеска летящего гривенника. Да нет, здесь действительно что-то блестит. Ага, вот.
Под каруселью располагалась маленькая круглая мишень, похожая на монетку.
Монетка, и все: ни «кузнецов», ни «мельницы», ни «паровозика».
Прищурясь, Данька с трудом разглядел на монетке-мишени четыре грубо отчеканенные буквы. Или цифры. Или просто узор, составленный из крендельков и завитушек.
Он опустил дуло винтовки, совмещая чудной «гривенник», мушку и прорезь прицела. Стрелять он не собирался. Он собирался тянуть резину. Трех пулек хватит минут на семь-восемь. А там видно будет. Если Жирный не уйдет, попробуем слинять за тир и незаметно удрать к аттракционам. Народу много, можно затеряться и уехать на трамвае домой.
Отец в детстве перед «чертовым колесом» разок-другой водил его в этот тир. Хвастался, что в школе занимался стрельбой, учил: целиться надо в центр, или «под яблочко»… обещал научить стрелять лучше Бельмондо, но вскоре забыл, закрутился, побежал в мильонщики…
Снаружи, на аллее, громко хлопнул проколотый воздушный шарик.
И Данька выстрелил.
Мишенька с буквами подскочила вверх на полметра. Перестав блестеть и превратившись в черную дырку, которая все засасывает и ничего не возвращает — про такую рассказывала физичка Анна Ванна — она беззвучно чмокнула. Этот странный чмок отдался у Даньки в животе легким спазмом. Словно его только что попробовали на вкус и сочли удовлетворительным.
Внизу, под «Бабой-ягой» с метелкой и ступой, из стены высунулась трехпалая лапка, похожая на куриную или на руку давешней нищенки. Монетка упала в центр лапки, суставчатые пальцы быстро сомкнулись и утащили добычу в стену.
Монетка упала в центр лапки, суставчатые пальцы быстро сомкнулись и утащили добычу в стену.
— Да-а-ай тебе, внуче-ек…
Нет, почудилось. Вместо дурацкого пожелания заиграла музыка: тягучая, нервная. Арабская, должно быть. Или китайская. Во всяком случае, Данька никогда раньше не слышал похожей музыки.
Казалось, ноты приближаются к тебе гуськом из немыслимого далека, булькая птичьими горлышками, и надо дождаться, пока они соберутся вокруг, чтобы стало очень хорошо, тихо и спокойно. Но еле слышные барабанчики намекали, что ждать не обязательно. Тук-тук, ты-ли-тут? А вдруг, братец, когда ноты соберутся здесь и выяснят, что ты удрал, это получится еще лучше?
— Молоток, — сказал тирщик, вылезая из своей каморки. — Тебя как зовут?
— Даня, — ответил Данька и поправился: — Э-э… Даниил.
Тирщик встал рядом, у стойки.
— Хорошее имя. Даниил. Даниэль. Суд божий. А меня зовут Петр Леонидович. Можно — дядя Петя.
— А меня можно Данькой…
Данька ничего не понял. Ни почему имя хорошее, ни при чем тут божий суд. Но тирщик дарил ему законную возможность выиграть лишние минуты, скоротав их за пустячным разговором. Славный человек. Добрый. И кепка у него замечательная. Тирщик напомнил Даньке Илью Григорьевича, маминого отца — дед Илья, когда стоял рядом, тоже рождал у внука ощущение надежности и защищенности. Жалко, что мама с дедом в ссоре и тот редко заходит.