И в том, как это было произнесено, слышалась пугающая, нет, ужасающая решимость. Он придавал значение каждому слову. Ни перед чем. Для существа такого возраста и такой силы это могло означать… Скажите лучше, чего это НЕ могло бы означать?
Белоснежный воин чуть склоняет уши в понимании.
— Я не позволю так просто убить себя, val. И даже если вы сумеете убрать меня, остается Нуору. Ее не остановить.
Лицо Раниэля?Атеро вдруг становится пустым. Страшным.
— Нуору, Пламенеющее Крыло… Зимний, как ты мог…
Шипение, сорвавшееся с бледных губ, скорее напоминает змеиное. Клыки сверкают даже на фоне абсолютной белизны его лица.
— Не говори мне о том, что я смог и смел! Кто ты такой, чтобы судить? Сколько твоих детей погибло на алтаре ту ауте?
Они еще о чем?то говорят, но я уже не слышу.
Меня точно ударили по голове, жестко и больно. Понимание пришло резко, грубо, все детали головоломки совместились в единое целое. Калейдоскоп изменил рисунок, и мир окрасился новыми цветами.
* * *
«За каждым женским решением стоит не утруждающий себя маскировкой мужчина».
* * *
«… Кое?кто воспользовался ее болью, чтобы достичь своих собственных целей, умело подталкивая к последнему краю…»
* * *
«Единственное состояние, котором можно спровоцировать Ту?Истощение — последняя стадия беременности».
* * *
Ауте Многоликая, леди Бесконечности…
Чтобы атаковать Хранительницу, леди Нуору?тор должна сама ожидать ребенка.
Девочку. Ребенка, которого она, без сомнения, сожжет в туауте, как только займет освободившееся после матери место. Этакая первая ласточка грядущей кровавой бани. Но сама бы она до такого не додумалась, Ауте, ни одна дочь до такого не додумается. Кто?то же должен был аккуратно заронить идею, проработать все детали исполнения. Кто?то должен был стать отцом в конце концов. Кто?то, достаточно древний, чтобы не обращать внимания на мелочи, вроде обязательных, закрепленный в генофонде моральных установок. Кто?то, настолько погруженный в собственную боль, что проклясть весь остальной мир и приложить усилия, дабы проклятие сбылось, для него лишь облегчение и боль.
…в мудрости твоей, защити неразумных детей твоих от самих себя…
В глазах темнеет, мир погружается в неразборчивый, фоновый шум. Точка обозрения медленно перемещается вверх — должно быть, я поднимаюсь на ноги. Рывок — я приблизилась к ним на шаг. Еще рывок — окружающий мир вновь меняется, перспектива чуть искажается, две фигуры оказываются еще на шаг ближе.
…в милосердии твоем, прими их, какие есть, и не дай им сотворить ужас больший, нежели способны они выдержать, не допусти…
Я оказываюсь между ними, спиной к Раниэлю?Атеро, глаза впились в несколько озадаченного этим вмешательством Ледяного лорда. Учитель испускает сен?образ, нечто среднее между «О, я безмозглый идиот!!!» и «Антея, девочка, пожалуйста, успокойся». Его рука замирает над моим плечом, не решаясь прикоснуться. Игнорирую. Сейчас для меня есть только Зимний, синева его силы, серебро его крыльев.
Тень изумления сменяется яростью. Бледные пальцы сжимаются на рукояти меча, губы напрягаются, готовясь произнести ритуальный вызов на дуэль. Отчетливо понимаю, что никогда еще не была так близка к смерти, как в этот момент. Причем в его ненависти нет ничего личного, ничего, направленного против Антеи Дериул. Гнев Древнего вызван моими глазами, многоцветием камня, сияющего во лбу, запахом ночи и гор в моих волосах. Что бы там ни сотворили со мной мама и Эвруору, Зимний вычислил это мгновенно и его реакция однозначна: «Убить!»
Но мне, если честно, наплевать, что он думает. Наплевать, что он планирует. Меня несет на волнах чистой ярости, какой я не испытывала даже после смерти Иннеллина. Весь организм, все мое существо оказалось подчинено одной эмоции, и существо это сейчас очень недовольно.
Рычание зарождается не в горле — где?то в районе желудка, вибрирующими волнами поднимается наверх, вырывается наружу, заполняет все вокруг. Раниэль?Атеро шарахается назад, держа на весу сведенную судорогой руку, Зимний останавливается на середине ритуального вызова, в голубизне его глаз, в этом бездонном море гнева и боли, появляется слабая искра искреннего недоумения.
— ЭТО ТВОЯ ДОЧЬ!
Я все вложила в этот сен?образ.
Ловлю его последнее дыхание, откидываюсь назад и, как ни страшусь этого, все же успеваю увидеть, как тускнеют полночные глаза, как жизнь уходит из имплантатпа, превращая его в обычный черный камень.
(Иннеллин, любимый…)
«Ты маленькая, безмозглая дура! Ты убиваешь не только своего ребенка, ты убиваешь ЕГО ребенка!»
(Папа, как же ты был прав.)
«Я не пущу тебя».
(Аррек, ну почему ты не хочешь понять, что уже ничего нельзя сделать?)
На фоне этой полночной темноты особенно ярко полыхает золотое зарево: точно отрицая смерть и слабость, ее волосы непослушным живым каскадом разбегаются по простыням, окутывают тающее болью тело, мерцают собственным, непонятно откуда взявшимся светом.
(Хранительница Эвруору?тор, как же так?)
(Виор, не плачь так, девочка)
(Мама, что же ты делаешь?)
* * *
Все, все, что накопилось во мне за последние пять лет, все, что зрело подспудно, не допускаемое не то что в сознание, даже во сны, — все это выплеснулось единым потоком, спаянное в неразделимый клубок гнева.
Камень между бровей вспыхивает острой болью, по телу от его многоцветной пульсации прокатывается крупная дрожь. Океан энергии, безбрежный океан силы, знания, памяти, поднимается на поверхность насильно вживленного в меня древнего минерала, заливает мое сознание, захлестывает все вокруг изменчивым потоком. Сила чуждая, и в то же время моя, более моя, чем это возможно описать словами. Спутанный комок эмоций подхватывается этой силой, мгновенно структурируется в сен?образ огромной сложности, наливается энергией, резкостью, точностью…
…и швыряется в стоящего передо мной эль?ин.