Потому что через час в наш отель явилась одна из этих городских
ищеек, которые именуются детективами, и препроводил всю нашу компанию на так
называемый полицейский суд…
Луку обвиняли в покушении на похищение несовершеннолетнего и
потребовали объяснений.
— Этот глупец, ваша честь.— говорит Лука судье,— выстрелил и
предумышленно с предвзятым намерением ранил одного из наиболее уважаемых
граждан города Бильдада в Техасе и вследствие этого подлежит наказанию.
Настоящим я предъявляю иск и прошу у штата Нью-Йорка выдачи вышеупомянутого
преступника. Я знаю, что это он сделал.
— Есть у вас обычные в таких случаях и необходимые документы от
губернатора вашего штата?—спрашивает судья.
— Мои обычные документы,—говорит Лука,— были взяты у меня в отеле
этими джентльмэнами, представителями закона и порядка в вашем городе. Это
были два кольта сорок пятого калибра, которые я ношу девять лет. Если мне их
не вернут, то будет еще больше хлопот. О Луке Семмерсе можете спросить кого
угодно в графстве Мохада. Для того, что я делаю, мне обычно не требуется
других документов.
Я вижу, что у судьи совсем безумный вид. Поэтому я подымаюсь и говорю:
— Ваша честь, вышеупомянутый ответчик, м-р Лука Семмерс — шериф
графства Мохада, Техас, и самый лучший человек, когда-либо бросавший лассо
или поддерживавший законы и примечания к ним величайшего штата в союзе. Но
он…
Судья ударяет по столу деревянным молоточком и спрашивает, кто я такой.
— Бед Оклей,—говорю я,— помощник по канцелярской части шерифской
канцелярии графства Мохада, Техас, Я представляю собой законность, а Лука
Семмерс — порядок. И если ваша честь примет меня на десять минут для
частного разговора, я объясню вам все и покажу справедливые и законные
реквизиционные документы, которые держу в кармане.
Судья слегка улыбнулся и сказал, что согласен поговорить со мной в
своем частном кабинете. Там я рассказываю ему все дело своими словами, и,
когда мы выходим, он объявляет вердикт, согласно которому молодой человек
отдается в распоряжение техасских властей.
Затем он вызывает по следующему делу.
Пропуская многое из того, что случилось по дороге домой, расскажу вам,
как кончилось дело в Бильдаде.
Когда мы поместили пленника в шерифской канцелярии, я говорю Луке:
— Помнишь ты своего двухлетнего мальчугана, которого у тебя украли,
когда началась суматоха?
Лука нахмурился и рассердился. Он не позволял никому говорить об этом
деле и сам никогда не упоминал о нем.
— Приглядись,—говорю я.—Помнишь, как он ковылял как-то по террасе,
упал на пару мексиканских шпор и пробил себе четыре дырочки над правым
глазом? Посмотри на пленника,—говорю я,— посмотри на его нос и на форму
головы.
Что, старый дурак, неужели ты не узнаешь собственного сына? -Я узнал
его,—говорю я,— когда он продырявил мистера Джона на станции.
Лука подходит ко мне, весь дрожа. Я никогда раньше не видел, чтобы он
так волновался.
— Бед,—говорил он.— Я никогда, ни днем, ни ночью, с тех пор как он
был увезен, не переставал думать о моем мальчике. Но я никогда не показывал
этого. Можем ли мы удержать его? Может ли он остаться здесь? Я сделаю из
него самого лучшего человека, какой когда-либо опускал ногу в стремя.
Подожди минутку,— говорит он возбужденно и едва владея собой:— у меня тут
что-то есть в конторке. Полагаю, что оно еще имеет законную силу, я
рассматривал его тысячу раз. «Присуждение ребенка»,— говорит
Лука,—«при-суж-дение ребенка». Мы можем удержать его на этом основании, не
правда ли? Посмотрю, не найду ли я этого постановления.
Лука начинает разрывать содержимое конторки на клочки. —
Подожди,—говорю я,— ты— Порядок, но я—Законность. Тебе нечего искать эту
бумагу, Лука! Она находится в делах полицейского суда в Нью-Йорке. Я взял ее
с собой, потому что я — управляющий канцелярией и знаю закон.
— Я получил мальчика обратно,— говорит Лука:— он снова мой, я
никогда не думал.
— Подожди минутку,— говорю я.— Надо, чтобы у нас царили законность и
порядок. Ты и я должны поддерживать их в графстве Мохада, согласно нашей
присяге и совести. Мальчонка стрелял в Педро Джонсона, в одного из
бильдадских выдающихся и…
— Чепуха!—говорит Лука.— Это ничего не значит! Ведь этот Джонсон был
на половину мексиканец.
О.Генри. Превращение Мартина Барней
По поводу успокаивающего злака, столь ценимого сэром Вальтером,
рассмотрим случай с Мартином Барней.
Строилась железная дорога вдоль западного берега реки Гарлэм.
Баржа-столовая Дениса Корригана, подрядчика, была привязана к дереву на
берегу. Двадцать два ирландца работали здесь, вытягивая из себя жилы. Один
человек, работавший на барже на кухне, был немец. Всеми ими командовал
жестокий Корриган, мучивший их, как начальник команды каторжан. Он платил
так мало, что у большинства, как бы усердно они ни работали, оставалось
очень немного за покрытием расходов на еду и табак. Многие были у него в
долгу. Корриган всех кормил на барже и кормил хорошо, так как еда
возвращалась ему в виде работы.
Мартин Барней отставал больше всех. Это был маленький человечек с
мускулистыми руками и ногами, с седовато-рыженькой маленькой бородкой. Он
был слишком жидок для этой работы, которая поглотила бы силу паровой
черпалки. Работа была тяжелая. Кроме того, вдоль берега реки стоял гул от
москитов.