Видите ли, я не был особенно обольщен желанием иметь детей на ранчо, за
исключением того сорта, которые сами кормятся и продаются по столько-то за
штуку на копытах. Но Лука был заражен тем видом родительской дури, которую я
никогда не мог понять. Все время, пока мы ехали со станции обратно в ранчо,
он продолжал вынимать декрет суда из кармана, класть палец на его изнанку и
читать заглавие.
Все время, пока мы ехали со станции обратно в ранчо,
он продолжал вынимать декрет суда из кармана, класть палец на его изнанку и
читать заглавие.
— Опека над ребенком, Бед—говорит он.— Не забудь: опека над
ребенком.
Но когда мы достигли ранчо, мы увидели, что наш судебный декрет
предупрежден, и решение отменено. М-с Семмерс и ребенок исчезли. Нам
рассказали, что через час после того, как я с Лукой отправились в
Сан-Антоне, она велела запрягать и отправилась на ближайшую станцию со
своими чемоданами и ребенком.
Лука еще раз вытаскивает свой декрет и читает о своих правах.
— Ведь невозможно, Бед, чтобы это так осталось. Это противоречит
закону и порядку. Ведь здесь же написано ясно, как цент! Опека над ребенком.
Ребенок присужден мне!
— По человечеству,— говорю я — следовало бы прихлопнуть их обоих…
я говорю о ребенке.
— Судья Симменс, — продолжал Лука,— вернейший слуга закона. Она не
имела права взять мальчика. Он принадлежит мне по статутам, принятым и
утвержденным в штате Техасе,
— Но он из’ят из юрисдикции мирских приказов,— говорю я,— неземными
статутами женского пристрастия. Будем восхвалять творца и благодарить его
даже за малые милости…— начал я, но вдруг вижу, что Лука не слушает меня.
Несмотря на усталость, он требует свежую лошадь и отправляется обратно
на станцию.
Он возвращается через две недели и мало говорит.
— Мы не могли найти след,— заявляет он,— но мы телеграфировали
столько, сколько могла вынести проволока. Мы пригласили для розысков этих
городских ищеек, которые называются детективами. Пока же, Бед,— говорит
он,— мы отправимся об’езжать скот на Брэж-Крик и будем ждать действия
закона.
После этого мы никогда больше не намекали на это происшествие.
Пропускаю многое, что случилось за следующие двенадцать лет.
Лука был назначен шерифом графства Мохада. Он сделал меня своим
помощником по канцелярии.
Не создавайте в уме своем ложных представлений, будто заведующий
канцелярией только веде счета и снимает копии с писем прессом для выжимки
яблок. В то время его делом было охранять окна сзади, чтобы никто не мог
подойти к шерифу с тыла. Тогда у меня были качества, нужные для этого дела.
В Мохадской провинции царили закон и порядок: были школьные учебники и
виски, сколько угодно. А правительство строило собственные военные корабли и
не собирало деньги для их постройки со школьников. И, как я говорил, царили
закон и порядок, вместо всяких указов и запрещений, которые уродуют наш штат
в настоящее время. Наша канцелярия помещалась в Бильдаде, главном городе
графства, оттуда мы выезжали в редких случаях для усмирения беспорядков и
волнений, случавшихся в районе нашей юрисдикции.
Пропуская многое, что случилось, пока мы с Лукой шерифствовали, я хочу
дать вам представление о том, как в прежние времена почитался закон. Лука
был одним из наиболее добросовестных людей в мире. Он никогда не был
особенно хорошо знаком с писанным законом, но носил внедренными в свой
организм природные зачатки справедливости и милосердия. Если какой-нибудь
уважаемый гражданин, бывало, застрелит мексиканца или задержит поезд и
очистит сейф в служебном вагоне, и если Луке удается поймать его, он делает
виновному такое внушение и так выругает его, что тот вряд ли когда-нибудь
повторит свой поступок. Но пусть только кто-нибудь украдет лошадь, — если
только это не испанский пони,— или разрежет проволочную ограду или иным
образом нарушит мир и достоинство провинции Мохада, мы с Лукой напустимся на
него с habeas corpus, бездымным порохом и всеми современными изобретениями
справедливости и формальности.
Мы, конечно, держали свою провинцию на базисе законности. Я знавал
людей восточной породы в примятых фуражечках и ботинках на пуговицах,
которые выходили в Бильдаде из поезда и ели сандвичи на железнодорожной
станции, не будучи застреленными или хотя бы связанными и утащенными
гражданами нашего города.
У Луки были собственные понятия о законности и справедливости. Он как
бы готовил меня в преемники по должности, всегда думая о том времени, когда
оставит шерифство. Ему хотелось выстроить себе желтый дом с решеткой под
портиком, и хотелось еще, чтобы куры рылись у него во дворе. Самым главным
для него был двор.
— Я устал от далей, горизонтов, территорий, расстояний и тому
подобного,—говорил Лука.—Я хочу разумного дела. Мне нужен двор с решеткой
вокруг, куда можно войти, и в котором можно сидеть после ужина и слушать
крик козодоя.
Вот какой это был человек! Он любил домашнюю жизнь, хотя и не был
счастлив в подобного рода предприятиях. Он никогда не говорил о том времени
на ранчо.