— А моя обязанность, как заведующего канцелярией,— говорю я,—
смотреть, чтобы все делалось согласно закону. Нам обоим следует держать все
в образцовом порядке.
Итак, на следующий день Лука укладывает одеяло и несколько воротников и
путеводитель в дорожный мешок, и оба мы мчимся в Нью-Йорк. Это была страшно
длинная дорога. Диваны в вагонах оказались слишком короткими для того, чтобы
шестифутовым молодцам в роде нас было удобно спать на них и кондуктору
пришлось удерживать нас от намерения выйти в каждом городе, где были
пятиэтажные дома.
Но мы прибыли наконец в Нью-Йорк и сразу же увидели, в чем дело.
— Лука,— говорю я:— как заведующий канцелярией и с точки зрения
закона, я не нахожу, чтобы этот город действительно и законно находился под
юрисдикцией графства Мохада, Техас.
— С точки зрения порядка,—сказал он,— всякий несет ответственность
за свои грехи перед законом, установленным властью, от Бильдада до
Иерусалима.
— Аминь! — сказал я.— Но постараемся сыграть свою штуку внезапно и
удерем!
Мне не нравится вид этого места.
— Подумай о Педро Джонсоне,- сказал Лука,— о моем и твоем друге,
застреленном одним из этих позолоченных аболиционистов у самых своих дверей.
— Это случилось у дверей товарной станции,— сказал я.— Но закон
из-за такой придирки обойти нельзя.
Мы остановились в одном из больших отелей на Бродуэе. На следующее утро
я спускаюсь по лестнице, мили две до самого дна гостиницы, и ищу Луку.
Напрасно! Все вокруг—точно в день святого Хасинто в Сан-Антоне. Тысячи
людей вертятся вокруг на каком-то подобии крытой площади, с мраморной
мостовой и растущими прямо из нее деревьями.
Найти Луку у меня было не более шансов, как если бы мы искали друг
друга в большой кактусовой заросли внизу у старого порта Юель, но вскоре мы
наскакиваем друг на друга на одном из поворотов мраморных аллей.
— Ничего не поделаешь, Бед!—говорит он:— я не могу найти, где бы нам
поесть. Я по всему лагерю искал вывеску ресторана и нюхал, не пахнет ли где
ветчиной. Но я привык голодать, когда приходится. Теперь,—говорит он—я
ухожу. Найму клячу и поеду по адресу на карточке Скеддера. Ты оставайся
здесь и постарайся раздобыть какой-нибудь еды. Однако сомневаюсь, чтобы ты
нашел что-нибудь. Жалею, что мы не взяли с собой кукурузной муки, ветчины и
бобов. Я вернусь, повидав этого Скеддера, если только след не заметен.
Я отправляюсь в фуражировку за завтраком. Соблюдая честь Мохада, Техас,
я не хотел казаться перед этими аболиционистами новичком, а поэтому каждый
раз, заворачивая за угол мраморного вестибюля, я подходил к первому
попавшемуся столу или прилавку и искал еду. Если я не находил того, что мне
нужно было, то спрашивал что-нибудь другое. Через пол-часа у меня в кармане
была дюжина сигар, пять книжек журналов и семь или восемь расписаний
железнодорожных поездов, но нигде — ни малейшего запаха кофе или ветчины,
который мог бы навести на след.
Раз какая-то леди, сидевшая у стола и игравшая во что-то вроде бирюлек,
посоветовала мне пойти в чулан, которой она называла No 3. Я вошел и запер
дверь, и чулан сразу осветился. Я сел на стул перед полочкой и стал ждать.
Сижу и думаю: «это—отдельный кабинет», но ни один лакей не явился. Когда я
совсем пропотел, то вышел оттуда. — Получили вы, что вам нужно?—спросила
она.
— Нет, м-ам,— ответил я.
— Значит, с вас ничего не следует,— говорит она.
— Благодарю вас, м-ам,— говорю я и снова пускаюсь по следу.
Вскоре я решаю отбросить этикет. Я ловлю одного из мальчиков в синей
куртке с желтыми пуговицами спереди, и он ведет меня в комнату, которую
называет комнатой для завтрака.
Вскоре я решаю отбросить этикет. Я ловлю одного из мальчиков в синей
куртке с желтыми пуговицами спереди, и он ведет меня в комнату, которую
называет комнатой для завтрака. И первое, что мне попадается на глаза, как
только я вхожу,—это мальчик, стрелявший в Педро Джонсона. Он сидел один за
маленьким столиком и ударял ложкой по яйцу с таким видом, точно боялся
разбить его.
Я сажусь на стул против него. Он принимает оскорбленный вид и делает
движение, как будто хочет встать.
— Сидите смирно, сынок! — говорю я.— Вы захвачены, арестованы и
находитесь во власти техасских властей. Ударьте по яйцу сильнее, если вам
нужно его содержимое. Теперь скажите: зачем вы стреляли в м-ра Джонсона в
Бильдаде?
— Могу я осведомиться, кто вы такой? — говорит он.
— Можете,— говорю я,— начинайте.
— Допустим, что вы имеете право,— говорит малыш, не опуская глаз.—
Но что вы будете есть? Человек,— зовет он, подымая палец,— примите заказ
этого джентльмэна!
— Бифштекс!—говорю я,— и яичницу. Банку персиков и кварту кофе!
Этого, пожалуй, будет достаточно.
Мы некоторое время разговариваем о разных разностях, затем он заявляет:
— Что вы намерены сделать по поводу этой стрельбы? Я имел право
стрелять в этого человека, — говорит он.—Он называл меня словами, которые
я не мог оставить без внимания, а затем ударил меня. У него тоже было
оружие! Что же мне оставалось делать?
— Нам придется увезти вас обратно в Техас,—говорю я.
— Я охотно бы поехал туда,— отвечает мальчик, усмехаясь,— если бы
это не было по такому делу. Мне нравится тамошняя жизнь. Мне всегда, с тех
пор как я себя помню, хотелось скакать верхом, стрелять и жить на открытом
воздухе.
— Кто были эти толстяки с которыми вы ездили?— спросил я.
— Мой отчим,— говорит он,— и его компаньоны по мексиканским рудникам
и земельным предприятиям,
— Я видел, как вы стреляли в Педро Джонсона,— говорю я,— я отобрал у
вас ваш маленький револьвер. И когда отбирал, то заметил три или четыре
маленьких шрама рядом над вашей правой бровью. Вы уже раньше бывали в
переделках, не правда ли? — Эти шрамы у меня с тех пор, как я себя помню,—
говорит он,— не знаю, отчего они.
— Были вы прежде в Техасе?—спрашиваю я.
— Я этого не помню,—говорит он:— когда мы попали в прерии, мне
показалось, что я там бывал. Думаю, что не бывал.
— Есть у вас мать?—говорю я.
— Она умерла пять лет назад,— заявляет он.
Пропускаю большую часть того, что последовало. Когда вернулся Лука, я
привел к нему мальчика. Лука был у Скеддера и сказал все, что ему нужно
было. И, повидимому, Скедер сейчас же после его ухода поработал-таки по
телефону.