После налета он считает необходимым уделить часть денег этим друзьям и
делает это широко. Часто мне случалось, в конце коротких визитов в одну из
таких гаваней, бросать пригоршнями золото и ассигнации в подолы детишек,
играющих на полу, не зная: даю ли я сто долларов, или тысячу?
Старые налетчики после крупного дела обычно уезжают далеко, в один из
крупных городов, где и тратят свои деньги. Новички же, как бы удачно они ни
произвели нападение, всегда выдают себя, показывая слишком много денег
вблизи места, где они их получили,
Я участвовал в деле в 94 году, когда мы получили двадцать тысяч
долларов. Мы выполнили свой любимый план бегства, т.-е. вернулись по своему
же следу и остановились на некоторое время близ места ограбления поезда.
Однажды утром мне попалась газета, в которой я прочел статью под крупным
заголовком, сообщающую, что шериф с восемью помощниками и милицией из
тридцати вооруженных граждан окружил железнодорожных разбойников в мескитной
чаще на Чамарроне, и что вопрос только нескольких часов, будут ли эти
разбойники убиты, или арестованы.
Я читал эту статью, сидя в одном из наиболее элегантных отелей в
Вашингтоне. За стулом моим стоял ливрейный лакей в коротких панталонах. Джим
сидел напротив и разговаривал со своим «дядей», морским офицером в отставке,
чье имя часто встречается в столичной хронике. Мы приехали сюда, купили себе
великолепные комплекты одежды и отдыхали от трудов среди набобов.
Вероятно, мы были убиты в этой мескитной чаще, так как я могу дать
подписку, что мы не сдались.
Теперь я предлагаю об’яснить вам, почему легко задержать поезд, а
также, отчего этого не следует делать.
Во-первых, на стороне атакующих все преимущества, предполагая, конечно,
что они — старые налетчики, обладающие необходимым опытом и мужеством. Они
работают снаружи, под защитой темноты, тогда как противники освещены,
стиснуты в небольшом пространстве и становятся, чуть они покажут голову в
окне или двери, мишенью прекрасного стрелка, который не будет колебаться,
стрелять ему или нет.
Но главным условием ограбления поездов является, по моему мнению,
элемент неожиданности в соединении с воображением пассажиров. Если вы
когда-нибудь видели лошадь, поевшую траву «локо», то поймете, что я хочу
выразить, говоря, что пассажиры делаются «локированными». У этой лошади
развивается самое безумное воображение. Вам не заставить ее перейти через
маленький ручеек, фута в два ширины. Ей он кажется, широким, как Миссиссипи.
То же происходит и с пассажирами. Они воображают, что стреляет сто
человек, когда на самом деле налетчиков всего двое или трое. Дуло револьвера
кажется широким, как вход в туннель. С пассажиром справиться легко, хотя он
иногда и может прибегнуть к мелким низким уловкам, — например, спрятать
пачку денег в сапог и забыть вытащить их, пока вы не толкнете его под ребро
кончиком своего шестизарядного револьвера.
Они воображают, что стреляет сто
человек, когда на самом деле налетчиков всего двое или трое. Дуло револьвера
кажется широким, как вход в туннель. С пассажиром справиться легко, хотя он
иногда и может прибегнуть к мелким низким уловкам, — например, спрятать
пачку денег в сапог и забыть вытащить их, пока вы не толкнете его под ребро
кончиком своего шестизарядного револьвера. Но вообще пассажир — человек
безвредный.
Что касается поездной прислуги, то у нас с нею было не больше хлопот,
чем с обыкновенным стадом баранов. Я не хочу сказать, что они трусы, а
указываю на то, что они только обладают здравым смыслом и бессильны против
блефа. То же и с чиновниками. Я видел, как агенты тайной полиции, шерифы и
железнодорожные детективы передавали свои деньги кротко, как Моисей. Я видел
еще, как один из храбрейших шерифов каких я когда-либо встречал, запрятал
ружье под сиденье и выворачивал свои карманы вместе с остальными, когда я
собирал дань. Он не испугался, но просто сознавал, что за нами —
преимущество.
Кроме того, у многих чиновников есть семьи, и они понимают, что им не
следует подвергать себя риску. Для того же, кто нападает на поезд, смерть не
страшна. Он ожидает, что когда-нибудь будет убит, и по большей части так и
случается. Если вы случайно окажетесь в поезде во время ограбления, то
советую вам стать в шеренгу вместе с другими и приберечь свою храбрость для
другого случая, когда она сможет принести вам какую-нибудь пользу. Вторая
причина, почему чиновники неохотно впутываются в дела с налетчиками,— чисто
финансовая. Каждый раз, когда имеет место вооруженное столкновение, и
кто-нибудь убит, чиновник обычно терпит убыток. Если же налетчику удается
бежать, издается приказ о задержании Джона До и др., шерифы раз’езжают сотни
миль и
записывают показания всех свидетелей по пути следа, оставленного
беглецами. А правительство оплачивает все это. Так что для чиновников это
скорее вопрос прогонных, чем храбрости.
Я приведу пример в доказательство своего утверждения, что неожиданность
— лучшая карта в игре налетчиков на поезда. В 92 году шайка Дальтона задала
много работы правительственным агентам в стране племени чиракезов. То было
их счастливое время; они стали такими смелыми и дерзкими, что обычно
об’являли заранее, что думают предпринять. Однажды они заявили, что
остановят поезд М. К. и Т. в определенную ночь на станции Праер-Крик, на
индейской территории. В ту же ночь железнодорожная компания забрала в
Мескоджи пятнадцать полицейских агентов и посадила их в поезд. Кроме того,
около пятидесяти вооруженных людей были спрятаны в депо в Прайер-Крике.
Когда курьерский поезд Кати подошел к станции, ни одного дальтонца не было
видно. Следующая станция, Адейр, находилась на расстоянии шести миль. Когда
поезд подходил к ней, полицейские приятно проводили время, толкуя о том, что
бы они сделали с дальтонцами, если бы те появились.