В последующие дни Тальботы вновь обрели мир и довольство.
Лицо мисс Лидии утратило свой усталый вид. Майор появился в новом сюртуке, в
котором был похож на восковую фигуру, олицетворявшую память о его золотом
веке. Другой издатель, прочитавший рукопись «Анекдотов и воспоминаний»,
нашел, что с небольшими поправками, при менее резком тоне в некоторых,
наиболее эффектных местах, из нее можно сделать действительно интересную и
ходкую книгу.
Вообще положение создалось отрадное, и не без надежд, которые иногда
слаще исполнившихся благ.
Однажды, приблизительно через неделю после свалившейся на них удачи,
прислуга принесла в комнату мисс Лидии письмо на ее имя. По почтовой марке
видно было, что оно из Нью-Йорка. Не зная никого в этом городе, мисс Лидия,
удивленная, с легким волнением, села за свой стол и ножницами открыла
письмо. Вот что она прочла:
«Дорогая мисс Тальбот!
Думаю, что вы будете рады узнать о моей удаче. Я получил и принял
предложение на двести долларов в неделю от одного нью-йоркского постоянного
театра — Играть полковника Кальхуна в «Цветке Магнолии».
«Есть еще что-то, о чем вам следует знать. Думаю, что лучше не говорить
об этом майору Тальботу. Мне очень хотелось отплатить чем-нибудь за ту
большую помощь, которую он оказал мне при изучении роли и за дурное
настроение, в которое я его привел. Он отказался от моей помощи, но я
выполнил свое намерение другим способом. Я легко могу обойтись без этих
трехсот долларов.
«Искренно ваш Г. Хопкинс-Харгрэвс».
«Р. S. Как я сыграл дядю Мозе?»
…Майор Тальбот проходил через вестибюль, увидел открытую к мисс Лидии
дверь и остановился.
— Есть почта для нас, дорогая Лидия? — спросил он. Мисс Лидия
спрятала письмо в складках платья.
— Получена «Мобильская Хроника», — поспешно сказала она: — газета
лежит на столе в вашем кабинете.
О.Генри. Дайте пощупать ваш пульс!
Я пошел к доктору.
— Сколько времени вы не вводили алкоголя в своей организм? — спросил
он.
Повернув голову в сторону, я ответил:
— О, очень давно!
Доктор был молодой. Этак от двадцати до сорока лет. Он носил носки
гелиотропового цвета, но выглядел, как Наполеон. Мне он чрезвычайно
понравился.
— Теперь,— сказал он,— я покажу вам действие алкоголя на ваше
кровообращение.
Он обнажил мою левую руку до локтя, вынул бутылку виски и дал мне
выпить. Он стал еще более похожим на Наполеона. Мне он нравился еще больше.
Затем он положил плотный компресс на верхнюю часть моей руки, пальцами
остановил пульс и нажал резиновый шар, соединенный со стоявшим на подставке
аппаратом, похожим на термометр.
Он стал еще более похожим на Наполеона. Мне он нравился еще больше.
Затем он положил плотный компресс на верхнюю часть моей руки, пальцами
остановил пульс и нажал резиновый шар, соединенный со стоявшим на подставке
аппаратом, похожим на термометр. Ртуть прыгала вверх и вниз и как будто
нигде не останавливалась, но доктор сказал, что она показывает двести
тридцать семь или сто шестьдесят пять, или еще что-то в этом роде.
— Теперь вы видите,— сказал он,— как алкоголь действует на
кровообращение?
— Поразительно,— сказал я: — но считаете ли вы этот опыт
достаточным? Не попробуем ли другую руку?
Нет, он не согласен. Затем он схватил мою руку. Я подумал, что
приговорен к смерти, и что он со мной прощается. Но он хотел только воткнуть
иголку в кончик моего пальца и сравнить красную каплю крови с кучей
пятидесятицентовых фишек для поккера, которые он наклеил на карточку.
— Это проба на гемоглобин,— объяснил он: — у вас цвет крови не
хорош.
— Ну,—сказал я, — я знаю, что она должна бы быть голубой, но это —
страна помесей. Некоторые мои предки были кавалерами, но они смешивались с
жителями острова Нантукет, так что…
— Я хочу сказать,— произнес он,— что красный цвет слишком бледен.
Затем доктор со строгим видом стал ударять меня в область груди. Я не
знаю, кого он больше напоминал мне в это время: Наполеона, Баттлинга или
лорда Нельсона? Потом он принял серьезный вид и назвал целую кучу болезней,
которым подвержена человеческая плоть. Большинство болезней оканчивалось на
«itis».
Я немедленно уплатил ему за них вперед пятнадцать долларов.
— Есть ли среди этих болезней одна или две смертельных?— спросил я,
думаю, что моя связь с ними оправдывает проявление некоторой доли внимания с
моей стороны.
— Все! — весело ответил он: — но развитие их может быть остановлено.
Если беречься, то при соответствующем постоянном лечении вы можете прожить
до восьмидесяти пяти или до девяноста лет.
Я стал думать о докторском счете. «Восемьдесят пять, мне кажется, будет
достаточно» размышлял я.
Я заплатил ему еще десять долларов.
— Прежде всего,— сказал он с возобновившимся оживлением: — надо
найти санаторию, где вы могли бы пользоваться полным отдыхом; там ваши нервы
придут в лучшее состояние. Я сам поеду с вами и выберу подходящую.
И он отвез меня в сумасшедший дом на Кеттскилсе. Дом, посещаемый
редкими посетителями, стоял на голой горе. Видеть можно было только камни и
валуны, несколько куч снега и разбросанные тут и там сосны. Дежурный молодой
врач был очень мил. Он дал мне возбуждающее, не наложив компресса на руку.
Было время завтрака, и нас пригласили разделить его. За маленькими столиками
в столовой сидело около двадцати обитателей дома.