Он как будто забыл о нем. Я удивлялся. Думая о дворах, цыплятах и
решетках, он, казалось, забывал о своем ребенке, которого у него
противозаконно отняли, несмотря на решение суда. Но он был не такой человек,
чтобы можно было его спросить о подобных вещах, когда сам он не упоминал о
них в своем разговоре. Я полагаю, что все свои мысли и чувства он вложил в
исполнение своих обязанностей шерифа. В книгах я читал о людях,
разочаровавшихся в этих тонких и поэтических делах с дамами; эти люди
отрекались от такого дела и углублялись в какое — нибудь занятие, в роде
писания картин или разводки овец, или науки, учительства в школах — чтобы
забыть прошлое. Мне кажется, что то же было и с Лукой. Но так как он не умел
писать картины, то стал ловить конокрадов и сделал графство Мохада
безопасной местностью, где вы могли спокойно спать, если были хорошо
вооружены и не боялись тарантулов.
Мне кажется, что то же было и с Лукой. Но так как он не умел
писать картины, то стал ловить конокрадов и сделал графство Мохада
безопасной местностью, где вы могли спокойно спать, если были хорошо
вооружены и не боялись тарантулов.
Однажды чрез Бильдад проезжала кучка капиталистов с Востока; они
остановились здесь, так как Бильдад — станция с буфетом. Они возвращались
из Мексики, где осматривали рудники и прочее. Их было пятеро. Четверо
солидных людей с золотыми цепочками, которые в среднем стоили более двухсот
долларов каждая, и мальчик лет семнадцати-восемнадцати. На этом мальчике был
одет костюм ковбоя; подобные костюмы эти неженки берут с собой на Запад.
Легко можно было догадаться, как страстно юнец мечтал захватить пару
индейцев или же убить одного-двух медведей из маленького револьвера с
выложенной перламутром ручкой. Такой револьвер висел у него на ремне вокруг
пояса. Я спустился на станцию, чтобы присмотреть за этой публикой: чтобы они
не арендовали какой-нибудь земли или не спугнули коней, привязанных перед
лавкой Мурчисона, или не допустили бы другого предосудительного поступка.
Лука отправился ловить шайку воров скота вниз на Фрио, а я всегда в его
отсутствие наблюдал за законом и порядком.
После обеда, пока поезд стоял на станции, мальчик выходит из обеденного
зала и важно разгуливает взад и вперед по платформе, готовый застрелить всех
антилоп, львов и частных граждан, которые вздумают досаждать ему. Это был
красивый ребенок, но такой же, как все эти пижоны; он не мог распознать
город, где царили закон и порядок.
Вскоре подходит Педро Джонсон, владелец «Хрустального Дворца—харчевни»
где подают рагу из бобов,— в Бильдаде Педро был человек, любивший
позабавиться. Он стал преследовать мальчика, смеясь над ним до упаду. Я
находился слишком далеко, чтобы слышать что-либо, но мальчик, очевидно,
сделал Педро какое-то замечание, а Педро подошел к нему, ударом отбросил его
далеко назад и захохотал пуще прежнего.
Тут мальчик вскакивает на ноги скорее еще, чем упал, вытаскивает
револьвер с перламутровой ручкой и—бинг-бинг-бинг! — три раза попадает в
Педро, в специальные и наиболее ценные части его тела.
Я видел, как пыль подымалась от его одежды всякий раз, как пуля
попадала в него.
Иногда эти маленькие тридцатидвухлинейные игрушки, следуя близко одна
за другой, могут причинить неприятность.
Раздается третий звонок, и поезд медленно начинает отходить. Я
направляюсь к мальчику, арестую его и отбираю оружие. Но в эту минуту шайка
капиталистов устремляется к поезду. Один из них нерешительно, на секунду,
останавливается передо мной, улыбается, ударяет меня рукой под подбородок, и
я растягиваюсь на платформе в сонном состоянии. Я никогда не боялся ружей,
но не желаю, чтобы кто-нибудь, кроме цирульника, в другой раз позволял себе
такие вольности с моим лицом.
Я никогда не боялся ружей,
но не желаю, чтобы кто-нибудь, кроме цирульника, в другой раз позволял себе
такие вольности с моим лицом. Когда я проснулся, весь комплект— поезд,
мальчик и все остальное — исчезли. Я спросил про Педро; мне ответили, что
доктор надеется на его выздоровление, если только раны не окажутся роковыми.
Лука через три дня вернулся. Когда я все рассказал ему, он совсем
взбесился.
— Почему ты не телеграфировал в Сан-Антоне, чтобы там арестовали всю
шайку?—спрашивает он.
— О,—говорю я:— я всегда восхищался телеграфией, но в ту минуту был
больше занят астрономией. Капиталист этот здорово знает, как жестикулировать
руками. Лука все более и более бесился.
Он сделал расследование и нашел на станции карточку, оброненную одним
из капиталистов, на которой имелся адрес некоего Скедере из Нью-Йорка.
— Бед! — говорит Лука,— я отправляюсь за шайкой. Я еду в Нью-Йорк,
захвачу этого мужчину или мальчика, как ты говоришь, и привезу его сюда.
Я—шериф графства Мокада и буду поддерживать закон и порядок в его пределах,
пока я в состоянии держать в руках револьвер. Я желаю, чтобы ты ехал со
мной. Никакой восточный янки не может подстрелить почтенного и известного
гражданина города Бильдада, в особенности тридцать вторым калибром, и
избегнуть законной кары. Педро Джонсон — один из наших выдающихся граждан и
деловых людей. Я назначу Сама Билля заместителем шерифа, с правом наложения
исправительных наказаний, на время своего отсутствия, а мы оба сядем на
поезд к Северу завтра, в шесть часов сорок пять вечера, и отправимся по
следу. — Хорошо, я еду с вами,—говорю я:—я никогда не видел Нью-Йорка и
охотно посмотрю на него.
-Но, Лука,—говорю я,— не нужно ли тебе иметь какое-либо разрешение
или habeas corpus или что-нибудь другое от штата, чтобы ехать так далеко за
богатыми людьми и преступником?
— Разве было у меня разрешение,— говорит Лука,— когда я отправился в
глубины Бразоса и привез обратно Билля Граймса и еще двоих за задержание
международного поезда? Было ли у тебя или у меня полномочие, когда мы
окружили тех шестерых мексиканских воров скота в Гидальго? Моя обязанность
— поддерживать порядок в графстве Мохада!