Жил в Китае — стал знатоком Китая.
Жил в Японии — стал знатоком Японии.
Отсюда интерес к нему тех самых людей, кто и сам профессионально интересовал его, как разведчика.
Поразительно, но он сам создавал, всей своей жизнью, всем привычным для себя образом существования, идеальную ситуацию для того, чтобы заинтересовать собой людей, необходимых ему самому для получения разведывательной информации. Как источник важной и интересной информации (и не только разведывательной). Как источник, позволяющий получать точный и всеобъемлющий анализ, связанный со страной пребывания.
Именно в силу этого он, как человек, как личность, как инструмент познания, наконец, и был интересен высокопоставленным дипломатам, военым, разведчикам. Всем тем, в знакомстве с кем он и сам был профессионально заинтересован.
Он был нужен. Он был полезен.
Точнее, он сам сделал себя нужным и полезным.
Ему не нужно было искать к этим людям подходы, вроде пресловутого соблазнения чьих-то секретарш. Эти люди сами должны были искать (и искали) общения с ним.
Говоря об откровенности Рихарда Зорге я, конечно же не имел в виду, что откровенничал он со всеми направо и налево. Конечно же, он понимал, кому и что надо говорить.
Например, одним из его закадычных друзей числился полковник гестапо Майзингер. Этот офицер безопасности, присланный из Берлина в 1940 году, имел одной из своих задач наблюдение конкретно за Рихардом Зорге.
В результате, этот «палач Варшавы» даже после ареста Зорге продолжал громко поносить японских полицейских, арестовавших вполне приличного человека.
Одновременно почти все исследователи вспоминают о том, как 22 июня 1941 года Рихард Зорге, очень сильно выпив, клял Гитлера за то, что тот втравил Германию в безнадёжную авантюру и обещал, что Сталин с ним ещё разберётся. Было это в ресторане. Громко. И при большом количестве свидетелей.
Или отрывок из воспоминаний Эты Гарих-Шнайдер, подруги Рихарда Зорге, которые воспроизвёл Роберт Ваймант:
«…Было выпито много алкоголя; Рихард влил в себя неимоверное количество виски. Ранним утром 11 июня (1941 года — В.Ч.) компания, наконец, стала расходиться, а Эту отвезли «домой» в посольство. Их маршрут проходил мимо советского посольства, и здесь Людде-Норат сделал озорное замечание: «Ну, что, Зорге! Мне заехать, чтобы ты повидался со своими друзьями?»
Эта была удивлена этими словами, однако вскоре узнала, что их вызвало. Зорге демонстрировал свое восхищение Советским Союзом, совершенно не думая о том, какую реакцию это может вызвать у его слушателей. По его мнению, Сталин не делал ничего неправильного, и СССР являлся наилучшим партнером, которого только могла иметь Германия. Когда Зорге садился на своего излюбленного конька, все, что мог сделать посол Отт, это сдерживать зевоту…»
Здесь, я думаю, будет уместно привести психологически очень точное наблюдение того же Роберта Вайманта:
«…Без сомнения, неприкрашенная безупречность Зорге обезоруживала как Отта, так и всех остальных. Чем более радикальными были его высказывания, тем менее возможным было заподозрить его в двуличии. Никто со столь открытой душой как Зорге не мог быть не тем, кем представлялся…»
И тем не менее.
Есть в этом, согласитесь, некая странная нотка. Некое ощущение того, что есть в жизни Рихарда Зорге что-то, неизвестное нам. Что-то такое, что позволяло окружающим далеко не левого толка вполне спокойно воспринимать его откровения в отношении СССР.
И при этом продолжать доверять ему безоговорочно.
Ярким примером этому служит, как мы видели, то, что такие разговоры Зорге часто вёл с немецким послом Оттом.
И Отт, старый кадровый сотрудник абвера, ещё в Первую мировую работавший под руководством полковника Николаи, продолжал беспредельно доверять Рихарду Зорге.
Да, их связывала давнее приятельство. Да, Зорге был полезен для Отта. Да, имелась некоторая фронда Отта по отношению к Гитлеру и нацистам. И тем не менее.
Не странно ли?
В воспоминаниях Я.Г. Бронина, бывшего резидента РУ в Шанхае (они вошли в состав документов «Комиссии Косицына») переданы слова Клаузена о том, что жена Отта «знала, что Рамзай был коммунистом, так как она сама была коммунисткой после первой мировой войны». И, хотя Я. Бронин оговорился, что слова Клаузена ничем не подтверждаются, в данном случае, явно не просматривается никаких посторонних целей, которые мог преследовать Клаузен, говоря об этом.
Если это так, то Отт, скорее всего, должен был знать о политических «грехах молодости» своей жены. Поженились они в 1921 году, когда её левые настроения были ещё свежи и не затёрты временем. Да и оставили, конечно, свой след впоследствии. Роберт Ваймант писал о том, что «…в германской колонии в Токио Хельма все еще имела репутацию «несколько розовой»…»
Но, если о прошлом Зорге знала Хельма Отт, подразумевается, что был об этом осведомлен и сам Ойген Отт.
Давайте послушаем замечательный рассказ Роберт Вайманта об интервью, которое он брал у Эты Гарих-Шнайдер:
«…Весьма провоцирующий вопрос: как много знал Ойген Отт, с помощью своей жены, или без таковой? Оглядываясь назад, Эта Гарих-Шнайдер предполагала, что он был слишком проницателен, чтобы упустить из виду все признаки, указывавшие на истинную принадлежность своего друга. «Я абсолютно уверена, что Отт подозревал Зорге в приверженности коммунизму, — говорила она. — Зорге и не нужно было в этом признаваться; таков был единственный вывод, который можно было сделать из крайности позиций, которые он занимал в любой политической дискуссии, а не только из-за нападок на нацистов».