— Кто-то из наших пленных пометил путь.
— Как пометил? — не понимаю я.
Невольно начинаю оглядываться, однако ничего такого не вижу. Лес как лес.
Проводник встает, поправляет топор, с которым не расстается ни на минуту, подходит к какому-то кусту (не биолог я, российские растения знаю на троечку, дуб, осина, ель, а уж местные…) и показывает на обломленную ветку.
Ветка торчит под прямым углом. В месте перегиба виднеется сердцевина.
Как такое можно устроить походя, не очень представляю, однако теперь многое становится понятным.
Вплоть до того, что помечал действительно кто-то из индейцев. Мои женщины не догадались бы, а пиратам вести за собой погоню нет решительно никакого смысла.
Следовательно, помощи ждут не от нас, а от представителей своего племени.
По словам проводников, река достаточно близко. Не настолько, чтобы выйти к ней в ближайшие часы, однако завтра или послезавтра мы должны оказаться у ее берегов.
Была бы возможность передвигаться ночью, закончили бы поход раньше. Да только по таким джунглям в темноте не походишь. В лучшем случае — поблуждаешь. Про поиски следов во мраке не приходится даже говорить.
Ночь нормально отдыхаем. Спим прямо на земле, однако после непрерывного движения даже это кажется верхом удобства.
Выступаем рано. Завтракаем в темноте, зато полнее можем использовать светлое время суток.
Люди заметно устали за долгое странствие, но никто не жалуется. Суровая жизнь приучила флибустьеров стойко переносить любые трудности, будь то на море или на берегу. История флибустьерства полна длительных походов по суше. Один Панамский перешеек пересекался столько раз! У нас хоть осталось немного продовольствия. В знаменитой экспедиции Моргана пираты питались собственными ремнями и прочими кожаными частями одежды.
Мои современники тоже не жалуются. С кем поведешься… Шагают, мрачные и такие упорные, что ни за что не поверишь: в прошлом эти люди были хозяевами жизни. Существами, несколько изнеженными цивилизацией и собственными деньгами.
На меня самого порой находит отупение. Переставляю ноги, не думая ни о чем. Чуть не сплю на ходу, потом прихожу в себя, и так по замкнутому кругу.
Донимает духота. Тут бы из всей одежды — кроссовки, джинсы и маечку. Вместо этого на мне напялены ботфорты, под камзолом поддет жилет, на голове треуголка, хотя после ухода из армии я никогда не носил головных уборов.
Остается благодарить судьбу за перенос в конец семнадцатого века, а не двенадцатого или пятнадцатого. Ведь тогда пришлось бы нести на себе кучу железа, включая стальной горшок на голове.
Флейшман рядом идет угрюмый, уже явно не соображающий, где он и зачем.
— Юра, ты умный человек. Объясни: куда девались обезьяны? — спрашиваю его.
— Какие обезьяны? — переспрашивает Юрий.
— Мы же неподалеку от Бразилии, а в ней должно быть много диких обезьян, — напоминаю старый фильм.
— А ты — старый солдат и не знаешь слов любви? — подхватывает, улыбаясь, Флейшман.
— Точно. Осталось найти тетушку.
Я действительно отвык от соответствующих слов. Когда-то знал их, и достаточно много, но потом, после развода, как отрезало. Что-нибудь ласковое сказать еще могу, но желанное для женщин слово — увы!
Да и как признаваться в подобном чувстве сразу двоим? Не звучит, и все. Я ведь сам не знаю, что меня связывает с Наташей и Юлей. Благодарность, страсть, что-нибудь еще… Причем не хочу ломать над этим голову. Мне с ними хорошо, так что же еще надо?
Кто-то набрасывается на ногу. Опускаю глаза и вижу небольшую змею, яростно пытающуюся прокусить сапог. К счастью, ботфорт из натуральной кожи ей не по зубам.
Шпагой разрубаю гадину. Обе половинки тела извиваются, словно надеются существовать отдельно.
— Обезьяны, блин, — в стиле Валеры произносит Флейшман и невольно передергивается.
А я еще мечтал о кроссовках!
Ночью опять останавливаемся на отдых.
Индейцы утверждают, что река совсем рядом. Только тьма под сенью здешних деревьев царит такая, буквально не видно ни зги.
Часовые больше слушают. Был бы хоть один прибор ночного видения! Но пока о них не мечтают даже самые светлые головы.
Ночью встаю проверить посты. Мы все лежим вповалку. Огонь на всякий случай не разжигаем. Поэтому даже до часовых приходится добираться на ощупь, припоминая, где они должны стоять.
Спотыкаюсь, привычно поминая женщину определенного поведения.
— Командор? — тихо спрашивают из темноты.
По голосу узнаю Антуана.
— Я. Как обстановка?
— Все спокойно.
Показалось, что на пределе слышимости грянул выстрел.
Машинально прислушиваюсь.
Опять стреляют несколько раз подряд. Или мне кажется? Мало ли похожих звуков в лесу?
— Слышал?
— Что? — Антуан спрашивает так искренне, что начинаю сомневаться.
— Вроде, стреляли.
Прислушиваемся оба, однако ничего похожего до нас больше не долетает.
Не иначе пригрезилось. Выкуриваю трубку и иду спать. Завтрашний день обещает быть трудным.
В предутренних сумерках, когда мы всухомятку грызем сухари, индейцы уходят на разведку. Их нет очень долго. Настолько, что промедление кажется вечностью.
Наконец старший выныривает из очередной чащи и объявляет:
— Нашел!
— Где? — Если очень долго идти к цели, то когда, наконец, достигаешь ее, в это уже не верится.