Домик Тэклы оказался довольно уютным, хотя, конечно, мало для нее подходящим. Впрочем, Альбин поневоле отдал ей должное: Тэкла извлекла, наверное, все из тех небольших возможностей, что у нее имелись. Копоть на стенах была тщательно затерта, везде расставлены поставцы для лучины, кровать накрывалась красивым пологом со сценами из жизни морских гадов, а посреди низкой, но довольно просторной комнаты находился поистине царственный ткацкий станок. Он напоминал миниатюрный дворец — с множеством резных украшений, башенками по углам, утком, сделанным в форме настоящей птицы с большим клювом и рамы в виде гирлянды водных растений, так что сама работа на этом станке как бы имитировала увлекательную жизнь водоплавающей птицы в пруду, богатой рыбой и питательными жучками.
Альбин остановился перед станком, не в силах оторвать глаз от этого поразительного произведения искусства. Конечно, дома, в Болонье, ему доводилось бывать в галереях, особенно если выставку устраивал кто-нибудь из многочисленных друзей рода Антонинов. Но создания их творческого гения всегда несли на себе отпечаток особенного мутантского выверта, как будто все, что скрывала политкорректность, нагнаивалось, вызревало и лопалось, являя себя во всей красе в картинах, коллажах и композициях. Альбин не мог сформулировать для себя, что именно отталкивало его от современного искусства. Возможно, отсутствие целомудрия. Не то чтобы его так уж шокировали все эти багровые рельефные вагины, помещенные в центр картины.
За подобными образами, равно как и за рассуждениями критиков об «эстетике безобразного», «манифестации постыдного» и «реабилитации запретного» Альбин угадывал нечто худшее. Он не решался говорить об этом, боясь, как бы его не обвинили в расизме по отношению к мутантам. Положение патриция — вне подозрений, выше любого суда — обязывало ко столь многому, что порой связывало по рукам и ногам и намертво затыкало рот. Любое «мне не нравится», высказанное одним из Антонинов, могло вызвать слишком сильный резонанс.
А вот станок Тэклы ему понравился. В этой вещи были цельность и гармония, несмотря на всю ее вычурность и множество мелких деталек, вроде стрекозы на одном из цветков или водомерки, заметной на водной ряби между листьями.
Альбин так и сказал:
— Очень красивый станок!
Тэкла победно улыбнулась:
— Я же знала, что тебе понравится!
— Это старинная вещь? — спросил Альбин. — Кто ее сделал?
— Линкест, — ответила Тэкла, — вот кто!
— Если введут новый индекс, ты его потеряешь, — сказал Альбин.
— Что значит «потеряю»? — удивилась Тэкла. — Не умрет же он из-за того, что ему пересчитают показатели? У нас из-за этого умер только один человек — да и то, он просто умер. Во время процедуры. Болел-болел и скончался. А Линкест совершенно здоров, могу тебя заверить.
Альбину стало неловко, но он все-таки пояснил:
— Я хотел сказать, он от тебя уйдет.
— Почему? — еще больше удивилась Тэкла.
— Не знаю… — вконец растерялся Альбин.
— Я тоже, — засмеялась Тэкла. — Послушай, о чем я хотела просить тебя, патриций. И не отказывай мне!
Альбин безмолвно приложил ладонь к груди, следя за тем, чтобы держать пальцы плотно сжатыми — дабы случайно, как бы намеком, не задеть чувств Тэклы.
— Проводи меня до Могонциака! — выпалила она. — Я боюсь идти одна, а просить охрану у наших старейшин не хочу.
— В любом случае, нам по пути, доминилла, — сказал Альбин. Его охватила радость, источник которой он поначалу даже не мог определить. — Я следую по виа Фламиния Лупа до Могонциака, а оттуда — через всю Германарику, до Матроны и Лютеции. Пий Антонин недавно скончался, и мне поручили управлять его землями.
— Ух ты! — закричала Тэкла. — Ну надо же! Вот ведь как мне повезло!
В окно и в низкую дверь всунулись сразу два карлика и с подозрением посмотрели на Тэклу.
— Она не нападает? — осведомился один.
— Брысь, — отозвался Альбин.
Карлики зловеще ухмыльнулись и скрылись.
— Я отдам распоряжения, — сказала Тэкла Альбину. — А ты пока отдыхай.
Альбин так и поступил. Весь день он то сидел, то лежал на специально принесенной перине под яблоней. Со стороны штаб-квартиры изредка доносились приглушенные вопли, похожие на шум прибоя или далекий обвал в горах, а затем все погружалось в прежнюю тишину, нарушаемую лишь протяжным, чуть воющим меканием коз. Карлики-оруженосцы кемарили поблизости с арбалетами наготове. Приходил и уходил Линкест, всякий раз с ношей в руках: то с корзиной, то с тушкой домашней птицы, то со связками плоских хлебцев, надетых на нитку.
Несколько раз, беззвучно хихикая, проносились девочки-худышки.
Наконец ближе к вечеру явилась сама Тэкла и объявила, что все дела улажены. Дом, поле и станок она оставляет на все время своего отсутствия служанкам, которые теперь, в связи с происходящей реформой, получают статус полноправных девиц с дозволением заключать любой брак по их благоразумному выбору. Что касается Линкеста, то он вызвался идти с хозяйкой в Могонциак.
— Разумно, — похвалил Альбин. — Такой мастер найдет себе в городе хорошую работу. Преступно держать его в этой глуши.
Тэкла призадумалась. Неопределенная грустная мысль, как легкая тень, пробежала по ее лицу, но почти сразу исчезла.