— Отдыхайте.
Альбин, вместо того, чтобы подчиниться и сесть, приблизился к Сулле и, едва не касаясь зубами его зубов, процедил:
— Что все это значит, а?
— Потом, — так же оскаленно ответил Сулла. — Да сядьте же!
И надавил на невидимую кнопку возле двери.
Поначалу ничего не происходило. Альбин пожал плечами и все-таки опустился на топчан. У него сильно кружилась голова.
И вот — сразу, казалось, отовсюду и везде — затопали крошечные ножки. Коридор и комнаты заполнились маленькими прислужниками. Сулла, странно чмокая, отдавал им приказы на их языке. Они быстро-быстро кивали и, едва дослушав, разбегались. Несколько их вскоре вернулись и принялись исполнять вокруг Альбина сложный балет. Один помахивал перед его носом тряпкой, вымоченной в вонючем растворе, от которого у Альбина заслезились и выпучились глаза. «Это чтобы привести вас в чувство, дорогой Антонин», — пояснил Сулла, криво усмехаясь. Другой снимал кандалы, стремительно вставляя ключики в крошечные отверстия, — чтобы отпереть хитрые замочки, потребовалось шесть ключиков. Третий промывал ветошкой порезанные руки Антонина; четвертый и пятый держали по тазу с теплой водой, а еще один готовился наложить повязки, и бинтовальные ленты извивались в его пальчиках, точно живые змеи, словно предкушали, как напьются крови.
Сулла наблюдал за происходящим, упав на неудобный табурет, который выглядел так, что единственная ассоциация, возникающая при виде этой мебели, была словом «заноза». Лицо Гнея Корнелия посерело и покрылось крупными каплями пота; у него поднималась температура.
Наконец повязки были туго намотаны, боль попритихла, и Альбин внезапно ощутил голод и лютую жажду. Он грубо сказал об этом Сулле. Маленькие прислужники все разом повернулись и уставились на Гнея Корнелия. Тот вяло махнул им, и они умчались, чтобы почти сразу вернуться с кувшином вина и большим, очень черствым батоном.
— Ну так вы скажете мне наконец, в чем дело? — заговорил Альбин, разгрызая батон.
Сулла некоторое время, не отвечая, смотрел, как ест патриций. Потом, очнувшись от задумчивости, встрепенулся.
— А? Да нет, все крайне просто. Дорогой Антонин, наш господин Метробиус не выносит вида патрицианской крови…
Альбин поперхнулся и поскорее схватился за кувшин.
— Вы шутите? — спросил он между глотками.
— Я похож на шутника? — Сулла вздохнул. — С этим болваном Секстом теперь покончено — и то хлеб. Хотя без масла. Ха-ха, это такое образное выражение. Терпеть не могу хлеб с маслом. — Он еще раз вздохнул. — Нет уж, какие тут «ха-ха». Ах, Антонин, Антонин…
— Но как он может не выносить вида крови, этот ваш разлюбезный Метробиус, если все эти годы он убивал, расчленял, ставил опыты на живых мутантах? — продолжал недоумевать Альбин.
— Наш создатель с каждым веком все менее и менее является естественным организмом, — сказал Сулла. — Все имеет свою цену. Бессмертие — тоже. Я думаю, — тут он заговорил еле слышно, — что ценой бессмертия плоти является бессмертие души.
Альбин прикусил губу.
— Не понимаю, — сказал он наконец после долгой паузы, — как может какой-то клон, синтетическая имитация жизни, рассуждать о таких предметах, как бессмертие души.
— У меня ее нет, но я, тем не менее, хорошо знаю, что это такое, — сказал Гней Корнелий Сулла. — У вас, например, нет крыльев, но вы же знаете, как летают живые существа, у которых они есть!
— Справедливо, — пробормотал Альбин. — Вы совершенно сбили меня с толку.
Сулла мертво улыбнулся, показав острые клычки и по-собачьи сморщив нос.
— Чрезвычайно важно склонить вас к добровольному сотрудничеству, — продолжал Сулла. — Я хотел бы, чтобы вы осознавали всю важность этого. Ваше согласие избавит Метробиуса от страданий, вызванных необходимостью соприкасаться с вашей кровью; вас же…
Он замолчал.
— А меня? — спросил Альбин спокойно.
Сулла встретился с ним глазами.
— А вас это избавит от смерти.
Альбин допил вино, поставил кувшин на пол.
— В чем должно выразиться мое добровольное сотрудничество?
— А вы согласны? — уточнил Сулла.
— Я должен подумать.
Неожиданно Гней Корнелий разъярился. В нем словно взорвался зажигательный снаряд. Альбин физически ощутил, как бешеный гнев, переполнявший клона, полыхнул ядовитым пламенем, — это пламя могло бы опалить брови и ресницы Альбина, если бы он находился чуть ближе.
— Вы подумаете? — зашипел Сулла. — Вам предлагают жизнь, а вы подумаете? Вы сможете, ничем не рискуя, дать жизнь сотням существ, которые благодаря вам не будут обречены на раннюю смерть, — в силу большего генетического совершенства… а вы подумаете?
Альбин потер лицо забинтованной рукой, стараясь смахнуть обаяние Суллы, как паутину.
— Знаете, Гней Корнелий, — сказал он наконец, — полагаю, мне понятны ваши чувства. Я готов отнестись к ним уважительно. Но постарайтесь, в свою очередь, вы понять меня. Для патриция есть вещи гораздо более важные, чем жизнь.
Я готов отнестись к ним уважительно. Но постарайтесь, в свою очередь, вы понять меня. Для патриция есть вещи гораздо более важные, чем жизнь.
— Вот это-то и ужасно, — бормотнул Сулла. — И я никак этого не понимаю.
* * *
Ранним утром, на пятый день от начала пленения Альбина Антонина из Болоньи, по Арденнскому лесу двигались навстречу карликам с Линкестом боевики братства летальных мутантов во имя прокаженных королей. За несколько часов до того момента, когда их столкновение стало неизбежным, отряд боевиков остановился, дабы произвести некую подготовку, бывшую частью хитроумного плана.