Поскольку же сии несчастные лишены отрады иметь детей, потомство заменяют им добрые и славные дела. Следовательно, появление девицы Тэклы Аврелии Долабеллы с ее мольбою о помощи принимается братством как великое благодеяние святых короля и королевы, которые не хотят оставить своих почитателей без награды.
Когда Тэкла узнала все, что надлежало ей узнать об этой чудесной чете прокаженных супругов и о братстве, она перешла к сути своего дела. Ее рассказ чрезвычайно воодушевил братию. Изловить банду Метробиуса — такое деяние заменит рождение десятка детей, а то и полутора десятков!
Тэкла охотно нарисовала план латифундии, пометив крестиком здание, где, как ей думалось, содержат Антонина.
* * *
В послеобеденный, располагающий к философствованию час зеркало в потолке отражало две макушки — Альбина Антонина и Гнея Корнелия Суллы. Макушки были обе светлые, только у Суллы — золотая, а у Альбина — тускло-серая. (А локоны, а помада для укладки волос! Нет, никакого сравнения даже быть не может.)
Сулле удалось вовлечь Альбина в разговор. Тот чересчур соскучился глядеть на сатиресс, хоть и голых, да голографических (ха-ха-ха!); а кроме того невовремя вспомнилась проклятая политкорректность; вот и позволил клону запросто сидеть рядом и болтать.
Тот чересчур соскучился глядеть на сатиресс, хоть и голых, да голографических (ха-ха-ха!); а кроме того невовремя вспомнилась проклятая политкорректность; вот и позволил клону запросто сидеть рядом и болтать. Кроме того, Альбин допустил это потому, что понадеялся разузнать что-нибудь важное о латифундии и, главное, о судьбе своих карликов.
О карликах Сулла охотно сообщил, что все четверо («Четверо!» — Альбин вздрогнул от радости) содержатся под стражей в соседнем доме — через перистиль. И если Альбин проявит благоразумие и добрую волю, это благотворным образом скажется и на судьбе его рабов.
Альбина, кроме всего прочего, раздражала необходимость разговаривать с посетителем, сидя на том самом ложе, где он только что спал. Да и гость устроился там же, поскольку никакой другой приличной для сидения мебели в комнате не имелось.
Сулла вкрадчиво тянул:
— Представьте себе только, дорогой Антонин, каковы могут оказаться плоды скрещения наших генов!
При этом он многозначительным жестом накрыл руку Альбина своей. Альбин залился томатным румянцем и выдернул руку.
— На что вы изволите намекать? — спросил он, стараясь говорить спокойно. Ему постоянно казалось, что его оскорбляют, только он никак не мог уловить — каким именно образом.
Сулла тихонько и, как послышалось Альбину, зловеще рассмеялся.
— Да это и не намеки вовсе! Слушайте, Антонин, скажите честно, вы… — Он сделал долгую паузу и завершил: — Хотите сладких груш в сиропе? — Сулла открыто расхохотался, видя, какое лицо сделалось у пленного: злое и растерянное. — Я серьезно, — заверил он. — Обожаю сладкие груши… — Он выждал еще немного и, поскольку Альбин по-прежнему сердито молчал, надулся совершенно как женщина. — Как угодно.
Альбин уселся на смятой постели поудобнее, подложил под спину подушку и уставился в потолок. Собственное отражение висело над ним, как будто Альбин, подобно Тэкле, вдруг начал летать. Только летал не настоящий Альбин. Да еще в компании с этим Суллой.
Хорошо же. К Долихену политкорректность!
— А скажите, Сулла, — заговорил Альбин, как ему представлялось, развязно, а на самом деле нервно, — что вы чувствуете?
Сулла встрепенулся. Наконец-то! Разговоры по душам — это истинные сладкие груши для эмоциональной составляющей его натуры. Копнуть тайное желание, ковырнуть давнее страдание, вывернуть срамным наружу что-нибудь постыдное…
— По отношению к кому? — спросил Сулла, придвигаясь ближе.
Антонин встал и принялся расхаживать по комнате.
— Вот вы — клон, — начал он. — Я хотел бы понять эмоциональную жизнь клона. Искусственного человека. Каково это — появиться на свет без матери, не знать полноценного детства? Должна же быть какая-то психологическая компенсация!
Он остановился и устремил на Гнея Корнелия вопросительный взгляд.
Сулла развалился на постели Антонина, понюхал зачем-то подушку, а затем заговорил, разглядывая ногти у себя на ноге:
— Разумеется, такая компенсация есть. Я знаю, что создан из наилучших, тщательно отобранных генов в их оптимальной комбинации. Мое тело прекрасно для глаз и на ощупь. Оно превосходно мне служит. Кстати, совершенно напрасно считается, будто ваше хваленое детство — лучшая, якобы розовая пора человеческой жизни. Чушь! Детство — это кошмар. Ребенок живет хуже раба, ему все приказывают, его наказывают, он опутан целым сводом правил и запретов, ему недоступны никакие радости.
И при этом он всегда одинок и страдает тайно. О, эти детские трагедии, о которых никто не догадывается! А потом наступает пора взросления, тайны становятся стыдными… А разочарование в родителях! Сколько подростков покончили с собой, когда им открылось, что их мать, сия богиня, развратна, а отец, сие божество, — ничтожен!
Альбин слушал эту тираду, и ему казалось, что он находится где-то очень далеко от клона Суллы, может быть даже в другом измерении.