Припоминая план латифундии, нарисованный Тэклой, брат Тассилон предположил, что его со свитой разместили в помещениях, максимально удаленных от покоев Метробиуса и что большинство Сулл сосредоточены именно там. Что ж, тем лучше, — можно действовать относительно свободно. Если и нашуметь немножко, то вряд ли услышат.
Брат Тассилон вытащил из-за пазухи маленькие четки с резной фигуркой святого Ульфилы и начал их перебирать — так ему складнее думалось. Спаси нас, благой Исус. На воротах наверняка сейчас Луций, второй Сулла-заговорщик. Моли о нас, святой Ульфила. Потому что Гаю Корнелию предстоит еще вынести с латифундии еды на девятнадцать лиц. Спаси нас, благой Исус. Вероятно, Гай сейчас на кухне, возится. Моли о нас, святой Ульфила. Надо бы подождать, пока Гай выберется за ворота. Спаси нас, благой Исус. Снять Луция… Моли… Пустить в небо зажженную стрелу… Спаси… Гая в любом случае ликвидируют в лагере… Моли…
Брат Тассилон подошел к двери и обнаружил, что она исчезла. Не была заперта, а просто растворилась в стене. Окно, выходящее на каменную кладку ограды, не открывалось и не разбивалось.
Брат Тассилон вернулся на кровать. Чего-то подобного, конечно, следовало ожидать… Хорошо, что операцией руководит брат Иммо, на которого здесь не обращают почти никакого внимания. Спрятав четки, брат Тассилон спокойно заснул, оставив свою судьбу на попечение братьев.
Гай действительно покинул латифундию, нагруженный двумя корзинами. Он сложил туда на скорую руку все, что нашлось на кухне, — камышовые оладьи, тушеного кролика, сладкие фрукты в меду, жареные пирожки с овощами, три початые бутыли вина, — и все это обильно накачал ядом. Спустя 3/4 клепсидры он будет лежать на земле, прижатый двумя тяжеленными мутантами, а третий, скаля зубы на ужасном без маски лице, будет лить ему в рот отравленное вино.
Когда подпрыгивания распростертого тела прекратятся и пятки в последний раз стукнут о траву, брат Одилий снова наденет маску и скажет:
— А зажженной стрелы нет — надо бы нам перебраться поближе к ограде. Сестра Аврелия, слетай — посмотри, что там делается.
Похожая на большую ночную птицу, Тэкла поднялась в воздух и беззвучно заскользила над деревьями. Здесь, наверху, все было по-прежнему тихо и ясно, чернота ночи была чиста, звездный свет тонок. Все тяжелое осталось внизу, скрытое пологом леса. Конечно, страшный облик брата Одилия, на миг обнажившийся перед нею, нескоро еще изгладится из памяти. Права была сестра Бригита, когда говорила: «Я — как мой голос; так надлежит думать». Сердечные голоса братьев, их крепкие плечи — вот о чем надлежит думать.
Следы на полосе пустой земли были тщательно разглажены. На воротах — один из Сулл. Зевает. Никаких признаков активной деятельности — похоже, большинство обитателей латифундии и вправду спит.
Однако Тэкла ошибалась. Не спали в этот час многие. Еврипид и Луций в апартаментах Луция лихорадочно торговались. Тангалаки бился за каждую ампулу, как лев, и в конце концов вытребовал для себя пять штук. Вызвали десяток крошек, обмотали им ноги тряпками, завязали рты и велели идти в лабораторию.
Аппаратура для приготовления препаратов генетического материала до сих пор оставалась чрезвычайно громоздкой, хотя гению Метробиуса, вероятно, ничего не стоило создать портативный прибор, с которым мог бы работать один оператор. Однако старый опытный мутант преследовал свои цели. Для того, чтобы запустить в лаборатории процесс, сейчас необходимо не менее пяти пар рабочих рук. Это практически исключало возможность каких-либо тайных экспериментов, поскольку — и об этом Метробиус тоже позаботился — Суллы никогда не сумеют договориться между собой. Двое, может быть, трое — возможно; но целых пять клонов Суллы — никогда.
Гаю потребовались годы, чтобы выучить крошек и объяснить им, на какие кнопки следует жать синхронно, а к каким прикасаться только по команде. Он был первым из Сулл, кто додумался использовать маленьких слуг. Вероятно, общение с Тангалаки сделало его более гибким.
Пока в лаборатории шла тихая возня, Луций и Еврипид подобрались к двери, за которой беспечно спал патриций Эмилий. Четверо спутников Эмилия были замурованы чуть подальше по коридору. Им пока что оставили жизнь — так, на всякий случай. В знак доброй воли. Вдруг Эмилий согласится сотрудничать?
Брат Тассилон спал крепко, однако от чужого присутствия пробудился почти сразу. В темноте блеснули белки его глаз.
— Отлично, — проговорил Луций. — Вы, я вижу, не спите.
— Кто вы? — спросил брат Тассилон. — Что вы делаете в моей комнате ночью?
— Я пришел поговорить. Еврипид, зажги лампу.
Еврипид зашаркал кремнем; вспыхнул чахлый огонек керосиновой лампы, и показалось лицо Тангалаки, в багровых пятнах, с черными провалами, кривое.
— Что вам нужно? — повторил Эмилий Павел, садясь в постели. Имаго отсвечивало благородной восковой бледностью.
— Кровь, — сквозь зубы выговорил Сулла.
— Простите, что?
— Ваша кровь, любезный Эмилий. И ваше понимание.
— Понимание чего?
— Нужд больного человечества, — сказал Тангалаки.
— Ситуации! — прошептал Сулла. — Вы — полностью в нашей власти, так что давайте будем дружить.
— Ситуации! — прошептал Сулла. — Вы — полностью в нашей власти, так что давайте будем дружить.