Установление нормального рабочего дня явилось результатом многовековой борьбы между капиталистом и рабочим. Но в истории этой борьбы обнаруживаются два противоположных течения. Сравним, например, английское фабричное законодательство нашего времени с английскими рабочими статутами начиная с XIV и до середины XVIII века.[456] В то время как современный фабричный закон насильственно сокращает рабочий день, эти статуты стремятся насильственно его удлинить. Правда, притязания капитала в эмбриональном состоянии, когда он ещё только возникает и, следовательно, своё право всасывать достаточное количество прибавочного труда обеспечивает пока не одной лишь силой экономических отношений, но и содействием государственной власти, — эти притязания представляются совершенно скромными. если сопоставить их с теми уступками, которые он, ворча и сопротивляясь, должен делать в зрелом возрасте. Понадобились века для того, чтобы «свободный» рабочий вследствие развития капиталистического
способа производства добровольно согласился, т. е. был вынужден общественными условиями, продавать за цену привычных жизненных средств всё активное время своей жизни, самую свою работоспособность, — продавать своё первородство за блюдо чечевичной похлёбки.[457] Поэтому естественно, что то удлинение рабочего дня, к которому капитал при посредстве государственной власти старается принудить совершеннолетних рабочих в период с середины XIV до конца XVII века, совпадает приблизительно с теми пределами рабочего времени, которые во второй половине XIX века кое?где ставятся государством для превращения детской крови в капитал. То, что теперь, например в штате Массачусетс, до недавнего времени самом свободном штате Североамериканской республики, объявлено законным пределом труда детей моложе 12 лет, в Англии ещё в середине XVII века было нормальным рабочим днём здоровых ремесленников, дюжих батраков и атлетически сложенных кузнецов.[458]
Непосредственным поводом к изданию первого рабочего статута (23?й год царствования Эдуарда III, 1349 г.) (не причиной, потому что законы подобного рода издаются на протяжении целых столетий и после того, как этот повод исчез) послужила великая чума,[459] настолько уменьшившая население, что, по словам одного тори, «трудность найти рабочих по разумным ценам» (т.
е. по ценам, которые оставляли бы их хозяевам разумное количество прибавочного труда) «поистине стала невыносима».[460] Поэтому «разумная» заработная плата была продиктована в законодательно?принудительном порядке, а равным образом были продиктованы и пределы рабочего дня. Последний пункт, который нас здесь только и интересует,
повторён в статуте 1496 г. (при Генрихе VII). Рабочий день всех ремесленников (artificers) и сельскохозяйственных рабочих с марта до сентября должен был продолжаться — чего, однако, так и не удалось провести на практике — с 5 часов утра до 7-8 часов вечера, но при этом время, отведённое на еду, составляло 1 час на завтрак, 1½ часа на обед и полчаса на полдник, т. е. как раз вдвое больше того, что предусматривает действующий в настоящее время фабричный акт.[461] Зимой работа должна была продолжаться с теми же перерывами от 5 часов утра дотемна. Статут Елизаветы от 1562 г. для всех рабочих, «нанятых за подённую или понедельную плату», не изменяет продолжительности рабочего дня, но старается ограничить перерывы 2½ часами летом и 2 часами зимой. Обед должен продолжаться только один час, а «получасовой послеобеденный сон» разрешается лишь с половины мая и до половины августа. За каждый час отлучки вычитается из заработной платы 1 пенни. Однако на практике условия для рабочих были много благоприятнее, чем по статутам. Уильям Петти, отец политической экономии и в некотором роде изобретатель статистики, говорит в одном сочинении, опубликованном им в последней трети XVII века:
«Рабочие» (labouring men, в то время собственно сельскохозяйственные рабочие) «работают по 10 часов в сутки и едят 20 раз в неделю, а именно три раза в день но будням и два по воскресеньям; отсюда ясно, что если бы они захотели поститься в пятницу вечером и употреблять на обед 1½ часа, тогда как теперь они употребляют на него 2 часа, от 11 до 1 часа, т. е. если бы они на 1/20 времени больше работали и на столько же меньше теряли времени, то этого было бы достаточно для того, чтобы покрыть 1/10 часть упомянутого выше налога».[462]
Не прав ли был д?р Эндрью Юр, когда он кричал, что двенадцатичасовой билль 1833 г. представляет собой возврат к мраку прошлого? Конечно, положения статутов и положения, о которых упоминает Петти, распространяются и на «apprentices» (учеников). Но как именно обстояло дело с детским трудом ещё в конце XVII века, об этом можно судить по следующей жалобе:
«Наши юноши в Англии ничего не делают до самого того времени, когда поступают в ученики; вследствие этого им требуется, конечно,
много времени — семь лет — для того, чтобы сделаться хорошими ремесленниками».
Германия, напротив, расхваливается за то, что там дети с колыбели хоть «немного приучаются к работе».[463]