несмотря на свою сноровку.
— Проклятье! — бросил он, восстанавливая равновесие. Дело близилось к концу, и он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Ты в порядке? — спросил длинный.
— В полнейшем. Давай-ка остановимся на минутку. Что-то мне не по себе.
Длинный бесцеремонно сбросил тело на землю, извлек из внутреннего кармана фляжку и протянул приятелю, но тот отрицательно покачал головой.
— Нет — так нет, — длинный пожал плечами и сделал изрядный глоток.
— Ты не очень-то увлекайся этим зельем, — прошипел крепыш с веревкой.
— Оно снимает трясучку.
— Еще минут пятнадцать, и все будет позади, — сказал второй и нырнул в тень здания. Тело по-прежнему висело на его крепком плече. Дойдя до угла, он внимательно огляделся. Несмотря на тревогу, он был настроен довести дело до конца.
Обернувшись, чтобы подозвать приятеля, он увидел, что тот уже стоит у него за спиной, закинув другое тело на плечо. Они двинулись дальше. Мокрый тротуар блестел, как зеркало, отражая свет уличных фонарей. Возле ближайшего фонаря они остановились и опустили тела на траву. Здесь же лежали еще два тела, оставленные на траве полчаса назад. Тень живой изгороди почти скрывала их от взора.
— Заказывай музыку, — предложил длинный. — Готовь Пейна. Я хочу, чтобы он был первым. И хорошенько поправь ему шляпу.
Крепыш снял с пояса моток веревки с петлей на конце и ловким взмахом руки забросил ее на фонарь.
Тусклый свет фонаря озарил закачавшуюся под ним петлю.
— Лады. Надевай ему на шею, но смотри, чтобы табличка с именем не слетела.
Длинный приподнял тело и принялся протаскивать голову в петлю. Затянув веревку, он пошарил у Пейна в кителе, вытащил треуголку и крепко нахлобучил тому на голову. Его товарищ тем временем вскарабкался на фонарный столб и подтянул болтающееся тело повыше. Крепко завязав веревку, он спрыгнул на землю.
— Слушай, да он просто великолепен! Ну что ж, еще трое.
Длинный поднес фляжку к губам, глотнул раз-другой и протянул напарнику.
— Следующим будет Джорджи, — улыбнулся в ответ человек с веревкой. — Боже, как мне не терпится посмотреть, что будет завтра!
Под черной мантией отчаянно, будто освобождающийся от пут фокусник, извивался человек. Затем из черного кокона показалась макушка, лоб — и, наконец, вся голова. Одернув мантию вокруг голых ног, человек уставился на свое отражение в высоком зеркале. Пятерней расчесав густые волосы на прямой пробор, он водрузил на макушку плоскую академическую шапочку с кисточкой.
Витиеватая литографская надпись в дипломе будет гласить, что его зовут Генри Джонс-младший.
Но знакомые звали его просто Инди — сокращая на такой манер прозвище «Индиана», приклеившееся к нему с мальчишеских лет. Генри-младшим его именовали лишь официальные бумаги да родной отец, упорно продолжавший звать его «младшим». Теперь об отрочестве напоминал один лишь шрам на подбородке, полученный в потасовке, когда он в пустыне набрел на пещеру, где похитители раскапывали клад времен испанских конкистадоров.
Но будь здесь отец, даже он увидел бы, что Инди из мальчика превратился в мужчину, решительно взирающего на мир своими карими глазами. Инди был по-своему красив грубоватой красотой, широкоплеч и мускулист, как полузащитник. Но футбол его не интересовал; несмотря на прекрасное умение управлять собственным телом, Инди футболу и бейсболу предпочитал верховую езду и лыжи. Кроме того, он виртуозно владел кнутом, хотя распространяться об этом диковинном умении не любил. Впрочем, сегодня на это наплевать.
— Я выпускник колледжа, — сообщил он своему отражению и усмехнулся собственной многозначительности. Правда, улыбка его выражала не только иронию. Все-таки колледж окончен, окончен, несмотря ни на что! Прошлой осенью Инди прогулял слишком много занятий, резко понизив успеваемость, и едва не вылетел с последнего курса. Просто на пару месяцев он напрочь утратил вкус к общепринятому образованию, проходя тем временем уличные университеты. Вместе с Джеком Шенноном, лукавым искусителем и соседом по комнате, Инди целыми вечерами слушал в бочковых музыкальных салунах на Южной стороне, как молотят что есть сил по клавишам музыканты с именами вроде Смит Сосновая Макушка, Хромой Кларенс Лофтон, Рыжий-в-Крапинку или Нежный Теленок Давенпорт. «Бочковой» эту музыку прозвали за то, что в маленьких барах, где ее исполняли, выпивку наливали прямо из бочонков. Во всяком случае, так было до Сухого закона, принятого с полгода назад.
Большинство джазменов приехали из Нового Орлеана, с родины джаза. Они ехали в Чикаго вот уже пять лет, и с каждой неделей их становилось все больше. В Чикаго негру жить куда лучше; в здешних клубах можно заработать долларов пятьдесят в неделю — по сравнению с долларом за ночь в Новом Орлеане. Кроме того, именно в Чикаго студии звукозаписи выпускают джазовые пластинки.
Когда бары закрывались, Инди и Шеннон частенько направлялись на танцевальные вечеринки, где музыка звучала до рассвета. Шеннон прихватывал свой корнет-а-пистон и играл наравне с каким-нибудь Джонни Данном или Джаббо Смитом.
Шеннон был чуть ли не единственным белым, исполняющим джаз, да вдобавок единственным студентом-экономистом, не лишенным музыкального слуха. Большинство джазистов из бочковых салунов образованием похвастаться не могли — не видели в записанных на бумаге нотах никакой музыки, не знали и знать не желали никаких правил, да и не задумывались о том. Они даже не догадывались, насколько необычна их музыка, и все благодаря ее цельности и мощи.