Ни стола, ни стульев или хотя бы лавки — ничего. Небольшое окошко, в которое не смог бы пролезть даже мальчишка, давало мало света. Дело было не только в величине — снаружи серел беспросветный и тоскливый британский день.
Почему я решил, что британский? Я ведь был на острове лишь раз, много лет спустя, сопровождая Лудицкого в одной из его разорительных и бессмысленных для страны поездок по миру. Есть подобное право и привилегия депутатов — мотаться по заграницам за государственный счет. Наверно, в целях постижения географии хотя бы таким достаточно накладным для казны путем.
Приносившие еду слуги были молчаливы и чопорны. На вопросы не реагировали, изображая из себя то ли немых, то ли тупых. Французы так себя не ведут. Следовательно, где мы?
Судя по всему, в беспамятстве я провалялся сравнительно недолго. Дня два, может, три. Жан-Жак, который занимал соседнюю койку, очнулся чуть раньше — если верить его утверждениям, так как в момент моего первого пробуждения он спал.
Нет смысла описывать наши первые разговоры. Мой бравый канонир едва слышал, я едва мог говорить. Чудесная подобралась парочка. Если же добавить, что шевелились мы тоже с трудом…
Сильно болели ребра. Несколько штук из них явно были сломаны. В итоге нормальный вдох вызывал боль, и мне приходилось дышать еле-еле. Плюс болела перебинтованная тряпками голова.
Ранены, по-моему, без переломов, обе ноги и левая рука. Без малого комплект.
Момента ранения я почти не помнил. Последнее воспоминание — на «Глостере» практически некому стало работать с парусами, а справа на нас наваливался фрегат. Руля наш корабль слушался уже плохо. Избежать абордажа не представлялось возможным. К тому же разорвалась одна из пушек, и оказавшихся рядом с ней моряков разметало в стороны.
Я бросился на палубу, норовя организовать хоть какое-то сопротивление британцам, и тут, судя по всему, они выпалили картечью. Как я вообще умудрился уцелеть?
Хотя как раз-то целым назвать меня было трудно. Такое впечатление, что даже думать было больно.
Гранье вообще не задело. Зато сильно контузило при взрыве орудия, а потом не в меру ретивый и разгневанный англичанин несколько раз без всякой необходимости рубанул беспомощного канонира полусаблей. К счастью, неумело. Несколько ран на голове, перебитая левая рука, сейчас скрепленная импровизированной шиной. То есть прежде рубить, потом в меру сил и способностей стараться вылечить. Логичный порядок.
По-моему, на третий день я увидел доктора. Может, и ошибаюсь. Я настолько часто проваливался в беспамятство, что вполне мог пропустить визит или перепутать дни.
Полноватый, с округлым добродушным лицом и искринками в глазах, этакий весельчак и чревоугодник, но явно с определенными понятиями порядочности. В общем, симпатичный человек.
— Где я? — вопрос был сакраментальным и предсказуемым, как рифмы в современных мне песнях.
— В Англии, — сноровисто занимаясь моими повязками, отозвался доктор. С этаким утонченным английским юмором.
— Я знаю. Какой город? — Ничем пока конкретное местонахождение мне помочь не могло, однако…
— Вы в поместье вашего победителя. — Показалось, или доктор взглянул на меня с некоторой долей сочувствия?
— Понятно. — Имя победителя мне все равно сказать ничего не могло. И я вновь погрузился в беспамятство.
Опять потянулись скучные дни. Хорошо, хоть слух у Гранье стал восстанавливаться. Вначале мы даже общаться не могли. Жестами по причине ранений было трудновато, а писать — нечем и не на чем. Приходилось лежать да смотреть в потолок, хотя на нем была изучена каждая трещинка.
— Доктор, мои матросы здесь есть? — спросил я врача во время его следующего визита.
— Нет. Насколько знаю, их содержат в общем лагере.
— А много? — До уничтожения пленных в Европе, как правило, не доходило. Времена Средневековья прошли, и отношение к захваченным противникам было сравнительно гуманным.
— Человек тридцать — сорок, — пожал плечами доктор.
Он, очевидно, заметил мои переживания и счел нужным утешить:
— Как я слышал, нашим досталось не меньше. Уцелел от силы один матрос из трех, а то и из четырех. На двух фрегатах после боя вообще не осталось офицеров. Баронет уцелел чудом.
Это действительно радовало. Если погибать, то хоть прихватить с собой как можно больше противников.
— Спасибо, доктор. — Кроме слов, отблагодарить врача мне было нечем. Во время моего беспамятства, может, еще пленения, у меня забрали не только деньги, но и перстень с пальца, золотую цепь и прочие безделушки, которые приходилось носить для обозначения своего статуса.
— За что? — Нет, чем-то он мне определенно нравился.
Наверно, тем, что в отличие от многих нынешних и грядущих коллег относился к пациентам достаточно человечно.
— За новости. И за то, что вы меня лечите.
Доктор вздохнул. Я сразу почувствовал некий подвох, нечто, не устраивающее доктора, хотя бороться с ним он не мог.
Он явно колебался, говорить ли мне правду, и пришлось немного его подтолкнуть к дальнейшему разговору.
— У меня еще какие-нибудь неприятности?
Эскулап отвел взгляд, однако признался:
— Баронет приказал вас вылечить, во что бы то ни стало лишь для того, чтобы повесить.