Он словно хотел испепелить меня своим взглядом. Только такое количество народа уже пыталось проделать это, что желание царя не достигло цели.
— Мой последний патент на чин капитана выдан морским министром Его Величества Людовика Четырнадцатого Поншартреном, — отчеканил я. — А орден мне король вручил лично за заслуги в войне. О чем в моих бумагах есть соответствующие записи.
Я намеренно начал с последнего обвинения. Одно дело быть человеком без роду и племени, и совсем другое — офицером и дворянином, известным лично королю.
Пусть в бушующей европейской войне симпатии Петра принадлежали англичанам и голландцам, не считаться с французским монархом самодержец не мог. Хотя бы как с собратом по ремеслу.
Царь рассерженно хмыкнул. С бумагами не поспоришь. Даже в семнадцатом веке. К тому же помимо моих собственных патентов я предоставил в свое время рекомендательные письма.
— Теперь о морском разбое. Я имел честь служить Его Величеству в качестве корсара и капера, что также подтверждено соответствующими записями, — продолжал чеканить я.
Правда, мой послужной список я в России до сих пор не показывал никому. Но у меня его никто и не требовал.
— Имея патенты, я обладал полным правом захватывать корабли и суда враждебных держав на основании законов, признанных всеми морскими государствами.
— Так есть, — важно подтвердил мои слова Лефорт.
Он был сухопутным офицером, к тому же давным-давно покинувшим родную Швейцарию, но общепринятые правила войны знал назубок. Как и любой европейский военный вне зависимости от рода войск. И уж разницу между капером и пиратом представлял себе прекрасно.
— Мне плевать, как есть! Мой добрый приятель потерял по твоей вине два судна с товаром! — выкрикнул Петр. — А отнял их ты и никто иной!
— Не отнял, а захватил, — уточнил я, чувствуя поддержку Лефорта. Раз уж Франц на моей стороне, то дела обстоят не так плохо. Должен же царь прислушаться к мнению своего друга!
— Право военной добычи — священное право, — вновь подтвердил мой союзник. — Оно признается во всем цивилизованном мире.
Если мой современник что-либо знает о Петре, то это о его желании во всем следовать за Европой. Трактовку данного желания уже можно оспаривать. Например, ругать царя за разрушение векового уклада, хвалить за него же или порицать, что он ограничился нарядами и техникой, а вот внедрить в своей стране демократические ценности преступно забыл.
Да видел я эти ценности!
При дворе французского короля.
Лефорт стойко вынес направленный теперь уже на него взгляд царя и улыбнулся неожиданно доброй улыбкой:
— Питер, ты не прав. Что скажут о тебе в Европе?
Царь вновь повернулся ко мне. Ноздри его раздувались от гнева, однако теперь самодержцу требовался еще какой-нибудь предлог. Раз уж решил играть по международным правилам.
— Почему скрыл, что моряк? — спросил он меня.
— Потому что я им не являюсь. Просто обстоятельства сложились так, что пришлось повоевать на море. Судьба не дала иного выхода. Но офицер я изначально сухопутный.
Четыре пары глаз смотрели на меня заинтригованно. Ни книг, ни СМИ не было, и рассказ бывалого человека являлся любимым развлечением для многих. Тем более когда речь идет о вещах почти не знакомых. Морские путешествия и схватки со стороны всегда казались исполненными романтики.
— Может, выслушаем историю Санглиера? — предложил Лефорт и кивнул мне на один из европейских стульев.
— Садитесь, капитан.
Его положение давало некоторое право распоряжаться даже в присутствии царя. Но я все равно вопросительно взглянул на Петра, как на старшего здесь по положению.
— Садись и говори. Только без утайки. — Самодержец сам был заинтригован не меньше остальных. С его-то любовью к морю…
Времени мой рассказ занял много. Я начал с момента нападения эскадры сэра Джейкоба на ни в чем не повинный корабль, а закончил французскими приключениями. Без упоминаний ряда имен, истории с Черной Кошкой и подробностей последнего плена. Только чисто флибустьерская эпопея с добавлением каперских действий.
Слушанием увлекся даже Головин. Остальные и вовсе открыли рты. Перед ними открывался целый мир, жестокий, в полном соответствии со временем, однако все равно притягательный.
— И ты все это смог проделать? — Глаза Алексашки были круглыми, словно у ребенка. — Нет, мин херц, Санглиер — молодец. Но ума не приложу, как с таким малолюдством можно брать крепости? Мы всей толпой под Азовом…
Говорить простонародным языком в присутствии царя Меншиков не стеснялся. Да и не было еще такого жесткого разделения по сословному принципу. Оно придет позднее, когда уровень одних останется прежним, а другие станут получать определенное образование, читать книги, с детства впитывать в себя понятия, о чем и как можно говорить в своем кругу…
— Война в Вест-Индии больше напоминает набеги. Армии минимальны. Да и народ у меня был отборный. Кроме войны, ничего другого не знал. В Ла-Манше уже все обстояло несколько иначе.
— Рота Санглиера сейчас лучшая в полку, — неожиданно поддержал меня Головин. — Мыслю я, офицер сей немало пользы принести России может. Да и Гранье — артиллерист, каких не найти. Только недовольный вечно. Все ему не так.