Ладимир вопросительно посмотрел на помощника.
— Инцидент на Мессине стал главной новостью по всей Империи. Все только к трубят о нападении пиратов на один из престижнейших курортов и о похищенной девушке. Имя капитана Каменева мусолится на каждом канале. Никто точно не знает, что произошло, но шума от этого только еще больше.
— Самое интересное во всем этом то, что мы сами ничего не знаем, — мрачно произнес Ладимир.
— Голова не болит от таких сложных мыслей?
— Голова нет, бок — болит.
— Он и должен болеть, ты же не позволил доку осмотреть себя до того, как заперся в своей каюте.
— Он на корабле?
— С утра был. Сейчас перекушу, схожу за ним.
— Не надо, я сам дойду.
— Как хочешь, — Петер вернулся к еде.
Лад налил себе стакан сока и смотрел на него отрешенным взглядом. Через несколько минут он произнес, все так же глядя на напиток:
— Петер…
— У? — помощник продолжал есть.
— Я хочу их смерти.
Петер поднял взгляд на капитана, а тот продолжил спокойным ровным голосом, словно говорил о каких-то обыденных вещах:
— Я хочу узнать, кто в этом виноват, найти их и убить.
— Ты когда это понял? После третьей или четвертой бутылки?
Лад сверкнул на него глазами.
— Что? Злишься? — спросил помощник. — Это хорошо — быстрее в себя придешь.
— Это хорошо — быстрее в себя придешь.
Ладимир поднялся, так и оставив сок нетронутым.
— Как поешь, зайди ко мне, — сказал он Петеру, выходя из кают-компании.
Ладимир сидел, уставившись в одну точку и стиснув зубы, морщился, пока док обрабатывал его раны.
— Расслабьтесь, капитан, — сказал Калугин.
— Я и не напрягался, — резко ответил Лад.
Док искоса взглянул на него. Он понимал, почему капитан огрызался, почему отказался от обезболивающего, которое Калугин предложил перед тем, как начать обрабатывать рану.
— Капитан, я знаю, что мои слова не исцелят вашу душевную боль, но все равно хочу сказать, — док продолжал процедуры, а Каменев молча терпел. — Вы сейчас вините себя во всем, хотя я с вами тут не согласен, но уверен, что не смогу переубедить вас, пока вы сами не осознаете этого. Я знаю, каково вам сейчас.
Ладимиру хотелось спросить: «Да что ты можешь знать? Что?!» Но промолчал, слушая дока.
— Я не большой мастак говорить, и, может, мои слова покажутся вам неказистыми, но прошу вас, выслушайте… Знаете, у меня есть семья… была семья. Жена и сын с дочкой. Когда я спустил все, что у нас было, в карты и вылетел из армии, они еще любили меня, старались помочь мне, разговаривали, убеждали все бросить, попытаться начать жизнь заново. Но я не слушал их, я хотел играть, хотел вернуть свою фортуну, которая в одночасье отвернулась от меня. Смешно, но был момент, когда мне даже снова начало везти, я тогда почти раздал долги. Ходил, сияя от счастья, и не замечая, как изменилось отношение моих домашних. Я покупал жене украшения, а она складывала их в шкатулку, делал детям подарки, но они так и оставались нераспакованными. Я тогда ничего этого не знал, только много позже…
Доктор вздохнул, потом продолжил:
— Когда я сорвался в очередной раз, они все еще пытались мне помочь. Я снова проиграл все, что у нас было. Мы вынуждены были продать дом, начали скитаться по друзьям, потому что на отель денег не было, их едва хватало на еду. Мои молчали, а я только и знал, что твердил о своей удаче, как она снова вернется ко мне, надо только подождать, но она не возвращалась, и я запил… Тогда-то это и произошло… Однажды вел машину, изрядно набравшись. — Слова давались Калугину с трудом. — Случилась авария — я не справился с управлением, выскочил при повороте на силовое ограждение, машину подбросило, она перевернулась и упала вниз с третьего уровня. Я выжил, хотя помяло меня изрядно, три месяца не вставал с больничной койки, а вот дочку… Лизу, врачи спасти не смогли. Я вез ее на какой-то концерт или спектакль, даже не помню точно, в ее новой школе, она так хотела завести друзей, что непременно должна была участвовать в нем… Жена дождалась, когда я выйду из больницы, — она просто замечательная женщина, даже после такого она не оставила меня… Но, проснувшись на следующий день, я увидел, что она забрала сына и уехала. — Док снова тяжело вздохнул. — Я жалел, что выжил, невыносимо хотелось сдохнуть… Но жена сказала, что жизнь осталась мне в наказание, чтобы я мучался до конца своих дней. И, наверное, она права. Поэтому, я до сих пор жив. Не подумайте, капитан, это я сейчас об этом так спокойно говорю, а было время, когда казалось, что от мыслей лопнет голова.
— И вы больше не видели их?
Калугин на миг остановился, потом продолжил перевязку.
— Я пишу им письма, рассказываю, что делаю и как живу. В каждом письме я прошу прощения, но уже отчаялся получить его.
В каждом письме я прошу прощения, но уже отчаялся получить его. Это для меня самое важное, потому что сам себя я не прощу никогда. Я потерял смысл жизни, в моей душе была пустота. Ответа я никогда не получал, но как раз перед тем, как я стал летать с вами, мне пришло вот это.
Он достал из кармана кусок пластика и нажатием пальца активировал письмо. На бледно-зеленом фоне засветилось одно единственное предложение: «Папа, я прощаю тебя».