8
Карабанов невольно вспомнил, как плакал в Новороссийске помещик, проигравший ему красавца Лорда, когда казак привел в Игдыр его коня, живого и невредимого, все такого же быстрого и легкого. Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.
Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.
— Ну, молодец, — похвалил казака Карабанов. — Тебя зовут-то как, чтобы знать?
— Ожогин я, Дениска… Мы из станицы Суворовской. Колечко-то ваше при мне. Может, жалкуете по нем? Так возьмите…
— Нет, брат. Что подарено, то подарено. Если вот выпить водки когда захочешь, приходи ко мне: всегда напою.
И они расстались вроде друзьями…
Как-то встретил его Некрасов, обнял за пояс.
— Вы мне нравитесь, поручик, — сказал он.
Карабанову тоже нравился этот человек, совсем не похожий на военных людей того сословия и той касты, среди которых Андрею привелось жить ранее. Правда, он еще не совсем понимал этого мещанина, лбом пробившего себе дорогу в академию Генерального штаба, но чутьем Карабанов уже ощущал в нем такие качества, которым следовало бы завидовать любому офицеру.
Нравилось же в Некрасове все — даже расположение карманов его пальто. В этих карманах всегда хранились вырезки из карт, лупа и циркуль, самодельный масштабомер с колесиком от гусарской шпоры и ржаные подсоленные сухарики, перевязочный пакет и мятные лепешки, фляжка с коньяком и маленький револьвер; и все это раскладывалось в таком порядке, что, опустив руку в карман, штабс-капитан сразу доставал нужное…
— Не смотрите на меня, — засмеялся Некрасов, — на этот раз я просто так держу руку в кармане. У меня к вам предложение:
заглянем в казарму!
— Барон Клюгенау, — ответил Карабанов, — оригинальнее вас:
он зовет меня в турецкие бани…
Казарма была пустой и мрачной — бывшая буйволятня местного феодала. Вдоль стены ее, матово посверкивая примкнутьши штыками, стояли солдатские ружья. Некрасов пошел мимо ружейного ряда, крепко хлопая ладонью по стволам винтовок, словно по жердинам забора:
— Смотрите сюда, поручик: «бердана номер один» — нельзя стрелять лежа… «крнка», или попросту, как говорят солдаты, «крынка» — патрон тяжел и нет экстракции… «карле» — боится дождя, патрон из бумаги… «минье» — брось его на песок, и затвор уже отказал в работе… «шассепо» — просто дрянь… Калибры тоже разные: от четырех и двух десятых до шести линий. И весь этот чудовищный разнобой мы, поручик, имеем счастье наблюдать в одной роте!
— А что вы негодуете? — удивился Андрей. — Россия, как вам известно, — страна «пространственная» и со времен Рюрика держится лишь на одних беспорядках. Выбирайте сами: беспорядок и Россия или же порядок, но — нет России…
— Да черт вас всех разбери! — не на шутку рассвирепел Некрасов, хватая с пирамиды новенькое ружье фельдфебеля. — Вот таких «бердан номер два» лежит на складе двести тридцать тысяч штук. Удобных, легких, красивых, прочных… И что же? Не хотят генералы вооружать ими солдата. Боятся, что совершенное оружие увлечет солдата стрельбой и он утратит якобы «присущее» ему стремление к штыковой бойне! А сколько проливается крови в этих драках? Это же абсурд…
Прощаясь, Некрасов неожиданно спросил:
— Скажите, поручик: вы любите охотиться?
Карабанов подумал:
— Да нет, пожалуй… Хотя, — спохватился он, — на роду и написано: мой дед половину имений спустил на борзых да лягавых.
Не погиб в Аустерлице (вот.
Не погиб в Аустерлице (вот., посмотрите, — Андрей щелкнул каблуками, — это еще от него шпоры!), а ружье на охоте разорвалось в руках и умер…
— Ну, а мы собираемся. Поедемте с нами, — предложил штабскапитан. — Казаки говорят, что видели двух барсов… Компания небольшая, больше едут подурачиться. Кстати, Никита Семенович и свою супругу навязал нам… Ну, решайте!
«Если и Аглая, то ехать не надо», — рассудил Андрей, но язык сказал за него другое:
— Спасибо за приглашение. Я буду рад…
Аглая, как видно, тоже не ожидала встретиться с ним. Лицо у нее как-то сразу изменилось. Кивнув поручику головой, не отличая его ничем от других офицеров, она пристроила свою лошадь к лошади капитана Штоквица, и до Карабанова часто долетал ее смех.
«О чем может толковать ей этот сухарь?» — с недоверием подумал Карабанов и подогнал своего Лорда шенкелями поближе…
— …Вы напрасно думаете, сударыня, — услышал он говорок Штоквица, — что вопрос о женской эмансипации поднят только в кругу европейских женщин. Восточная половина прекрасного человечества тоже заявляет свои права на самостоятельность. Так, например, могу порадовать, что в Персии женщины уже объединились под знаменами общества «Адобу Ниса».
— Впервые слышу, — удивлялась Аглая. — И какова же программа этого общества?
«А тебе зачем это знать? — переживал Карабанов. — Не притворяйся синим чулком!..»
— О, — толковал Ефрем Иванович, — программа эта обширна!
Восточной женщине рекомендуется, согласно уставу общества «Адобу Ниса», ненавидеть родственников мужа, бить ежедневно служанок, ломать мебель и почаще грубить своим детям…
Аглая смеялась. «Смейся, смейся», — думал Андрей, и сейчас ему было ненавистно в этой женщине все: поворот в седле се гибкого тела, газовый шарф, обнимающий бледную шею, и эти тонкие руки, затянутые до локтей в длинные перчатки.
Всадники вступили на узкий горбатый мост, перекинутый над ущельем. Внизу, словно в чудовищной преисподней, грохотала мутная река.
Скрывая страх, Аглая сказала:
— Какой хороший мост… Когда он построен?
— Еще в древние времена, — пояснил Некрасов. — Здешние персы любят утверждать, что его строили еще при Аббасе Втором, но этому Аббасу они приписывают все строения…
Женщина, отводя глаза от пропасти, жалась к середине пролета.
— Удивительно сохранился, — жалобно лспетнула она.
Карабанов выгнал своего жеребца на самый край моста, козырем прогарцевал мимо обрушенных перил.
— А это потому, — сдерзил он, — что еще никто, и даже ваш супруг, не пытался его ремонтировать…
Мост остался позади. Лорд стал нервничать: прыгал вдруг на обочины, как-то боком-боком, кося выпуклым глазом, резал дорогу траверсом, шарахался на дыбы, стараясь вытолкнуть языком удила из пасти.
— Ну чето ты мечешься, поручик? — сказал ему Ватнин недовольно. — Будто кобель худой в мешке! Езжай посмирнее…
«И зачем я, дурак, увязался на эту охоту?» — ругал себя в душе Карабанов, но вернуться обратно в Игдыр было уже неудобно. Он пристроил своего Лорда к спокойному жеребцу Некрасова, и офицеры долго ехали рядом, отыскивая в воспоминаниях о петербургской жизни каких-то общих знакомых.
Потом штабс-капитан сказал:
— Не знаю, как вам, поручик, а мне легче дышится здесь, нежели в столице.