— Хорош, хорош! — похвалил полковник пичугу. — Эдакая, знаете ли, у него хрусталинка в горле… Между прочим, недавно тут заболел. — Васильев-Бешенцев доверительно приник к учу Некрасова: — Капал, пардон, жиденьким. Мушку не ту сьел… Лечить?
Но птица же не человек. И я, поверьте, — вылечил!
Следовал долгий рассказ о том, как лечится птичий понос.
Некрасов слушал, отвечая вполне учтиво:
— Забавно! Весьма забавно…
— Прошу, — полковник придвинул к нему сигары. — Сам не верю. И другим не по-зво-лю. Так и телеграфировал его высокопревосходительству. Однако долг службы… Не имейте на меня сердца, что поделаешь!
— Я понимаю, — отозвался Некрасов, идя на помощь стыдливому жандарму. — Это ваш долг, и выполняйте его. Мой же долг постараться доказать вам…
— Э, бросьте! — игриво отмахнулся Васильев-Бешенцев. — Будем проще. Мне, знаете ли, Юрий Тимофеевич, эта сл}жба уже вот где… — Он похлопал себя по затылку, собранному в трехрядку. — А тут еще реформы пошли. Теперь не то. Совсем не то, — жаловался полковник. — У меня вот жена, детишки. Музицируют!
Да-с… А тут, придя домой, юриспруденцию изучать надобно. Требуют! Говорят — надо… Кстати, — он поманил Некрасова пальцем, озорно подмигнул ему: — Вы не слышали такого?
И полковник, упиваясь, прочел со смаком:
У Цепного моста видел я потеху
Черт, держась за пузо, подыхал со смеху
«Батюшка, нет мочи — умираю, право,
В Третьем отделенье изучают право
Право — на бесправье? Этак скоро, браши.
Мне за богословье надо приниматься!»
— Что, здорово? — спросил Васильев-Бешенцев. — Ваши друзья — вольнодумцы и ниспровергатели, а слог у них встречается отменный. И шутят остро!
Он откинулся на спинку кресла и, пристально поглядев на штабс-капитана, снова ринулся в дискуссию с воображаемым противником:
— Однако вам-то что за дело до этой войны, которую ведет матушка-Россия на страх врагам?.. Молчите? И верно делаете, что молчите. А то еще и маскируются, имена себе придумывают…
Вроде — Армана Росса!
Юрий Тимофеевич почувствовал, что при этом имени может измениться лицом, а потому сразу же замаскировался клубами табачного дыма. Но полковник был не дурак: он живехонько разо гнал дым рукою и сразу же изменил тон:
— Арман Росс, а иначе — мещанин Сажин. Тог самый, что звал вас в прошлом году в Черногорию примкнуть к балканским инсургентам, — вы знаете, где он сейчас?
— Сие справедливо лишь отчасти, — спокойно возразил Юрии Тимофеевич. — В прошлом году я желал оказаться волонтером, но
следовал лишь за генералом Черняевым, который бежал тогда из Москвы, бросив свою нотариальную контору. А мещанина Сажина, о коем вы меня спрашиваете, я не знаю…
— Черняев, — тоже очень спокойно возразил Васильев-Бешенцев, — всего лишь любитель славы, завидующий славе Скобелева.
Государь с ним повздорил, государь с ним и помирится. А ваш друг Сажин — опасный преступник, преступивший через законы империи… Мне очень печально, господин штабс-капитан, но вы правды мне не сказали, и я не буду настаивать на вашем признании.
Позвольте еще один вопрос…
— Пожалуйста!
Полковник небрежно выкинул перед ним фотографию Верочки Фигнер, смотревшей на мир пытливым взглядом юной девушки.
— Это Вера Фигнер, — сказал полковник. — Я помогаю вам назвать ее потому, господин капитан, чтобы вы не выглядели глупо, если откажетесь признать ее своей знакомой. Ее знают многие из петербургской молодежи. И вы тоже.
— Странно, — удивился Некрасов, — вы навязываете мне знакомства, которых я, может быть, и не желал бы иметь. Эта девица совсем не в моем вкусе. Я склонен увлекаться больше брюнетками.
— Допустим, — согласился полковник.
Снова фотография — хорошая, четкая, на толстом картоне. Изображен на ней друг Желябова — кличка его Маркиз, но настоящего его имени Некрасов действительно не знал. Встречались они только единожды — на квартире Лизогуба.
— Ив этом случае, — ответил Некрасов, — помочь вам, к сожалению, не могу.
— У меня и своих помощников достаточно, — основательно заметил Васильев-Бешенцев. — И не помощи я прошу от вас, господин штабс-капитан. Знаете вы Маркиза или нет?
— Нет.
Васильев-Бешенцев постучал по карточке пальцем:
— Уж этого-то господина вы непременно должны знать!
— Позвольте взглянуть поближе.
— Пожалуйста… Вспомнили?
— Нет. Не знаю и этого господина…
Васильев-Бешенцев поднялся. Проходя по комнате, бережно расправлял широкие листья фикусов. Остановился за спиной Некрасова и сказал ему — в спину, по-разбойничьи, словно ножом резанул:
— Вы обвиняетесь в принадлежности к злонамеренной организации «Земля и воля», и распоряжение о вашем аресте поступило непосредственно из Петербурга… Как офицеру генерального штаба его величества, вам угрожает особо суровая кара!
Единственное, что может еще спасти вас, так это…
— …бежать! — досказал за жандарма Некрасов. — Я об этом и без вас догадываюсь.
В этот день его перевели с офицерской гауптвахты в секретную тюрьму Закавказского округа, посадив в высокую, но тесную гробовину одиночной камеры. Стены были однообразны и гладки до чертиков, только в углу была выцарапана гвоздем одинокая, вселяющая бодрость фраза: