Ему помочь подобно бы! А?..
Карабанов молчал.
— Не молчи, — попросил есаул.
— А что мне?
— С его высочеством поговори. Скажи: так и так, мол, я этого Некрасова как себя знаю… А?
— Сдурел ты, что ли? — сказал Карабанов, поднимаясь. — Не смей и думать, чтобы наместника тревожить… Ладно, — согласился он вдруг, устыдившись. — Так и быть, подумаю!
Ватнин встал, шумно вздыхая, как лошадь.
— Винишко у тебя хоша и пузырится здорово, а только не шибает меня. Пойду-ка я, Андрей Елисеич, не поминай меня лихом!
А на следующий день во дворце стало известно, что вчера в одном из армянских ресторанов какой-то казачий сотник, гигант ростом, в пьяной драке с местными интендантами перекалечил сразу двенадцать человек. Его замкнули в осаде дверей, но он проломил стенку ресторана и ушел, перебив на прощание посуды на триста шестнадцать рублей с копейками. В этом гулливеровском разгуле Карабанов разгадал силу Ватнина и правильно решил, что сотник набуянил от горя…
Перед ужином Карабанову принесли письмо. Очень краткое по содержанию:
Я остановилась в «Кавалерской» гостинице. Надеюсь, вы остались после всех подвигов прежним моим рыцарем. Если угодно, вы можете встретить меня в восемь часов вечера у Екатерининского источника. Всегда ваша.
— Странные женщины! — сказал Карабанов. — Мне казалось, что уже все кончено… Однако она быстро оправилась от своих потрясений!..
Вечером Андрей накинул скромный мундир казачьего офицера, натянул чистые перчатки и на попутном дилижансе доехал до минеральных ванн. Боржоми, сильно запыленный и набитый понаехавшей публикой, утопал в музыке военных оркестров, в шарканье множества гуляющих ног и женском смехе. Из Воронцовского парка, раскинувшегося на горе, уже тянуло вечерней прохладой.
Карабанов решил ждать у входа в павильон, стены которого были исписаны заезжими лунатиками-поэтами. Многочисленные перлы поэзии, вдохновленные употреблением нарзанов, испещряли гранит царапинами строчек. «Люблю тебя, дитя природы, за поступь дерзкую твою и за целительные воды, которые с тобою пью!..»
— Господин, — сказал Карабанов одному из словоблудов, — а ьам не стыдно пачкать стены?
Фигура престарелого чиновника медленно повернулась к Андрею, прижимая к груди букетик цветов. Губа чинодрала была сизой, плотоядно отвисшей.
Щелкнув вставной челюстью, бритый оскалился.
— Ах, какой прелестной я несу эти цветочки, — сказал он, слезливо мигнув. — Вы не знаете ли случайно рифму на слово «солнце»? Первая строчка у меня получилась так: «Приходи скорее, мое солнце…» Не знаете?
— Знаю, — ответил Карабанов. — Можете записать: «Приходи скорее, мое солнце, забирай скорее мои червонцы!..»
— Извините, — обиделась мумия, — но прелестная влюблена в меня бескорыстно…
Кто-то, неслышно подойдя сзади, закрыл Карабанову глаза мягкими ароматными ладонями. Тихий смех за спиной, дыхание женщины — всегда волнующее.
— Аглая! — сказал Карабанов, и ладони упали с его глаз.
Он повернулся. Его кузина, единственная из всей родни, которую он любил, стояла перед ним, такая чудесная, вся будто сотканная из легкого газа, с тихой улыбкой на крохотных губах.
— Боже мой! — растерялся Андрей, хватая ее руки и целуя их часто-часто. — Боже мой, как я рад, княжна… Милый вы мой, славный человек! Давно ли вы здесь? Как узнали про меня? Дорогая моя Долли!
Концом прогулочного зонтика она ударила его по плечу.
— Андре, — сказала она, сияя глазами, — я тоже рада вас видеть.
Куда мы отправимся, чтобы поговорить?
— Можно в «Марсель», — предложил Карабанов, памятуя о том, что в армянском ресторане после вчерашнего побоища, наверное, подают на плохой посуде.
— Нет. Там много знакомой публики… Неужели нет места поуютнее?
— А если поехать на Шави-Цхали? Там совсем пустынно, но слишком просто. И сидеть надо на коврах, поджав ноги.
— Чудесно, Андре! Поехали…
Разговор их был прост и ясен. Очень откровенен. Как и должно быть между близкими родственниками. Долли была очаровательна, бесхитростна, ее улыбчивые губы порозовели от вина.
— Я так рад, так рад, — не уставал твердить Карабанов.
— Что это за Аглая, которую вы ждали?
Андрей рассказал. Даже с подробностями.
— Не сердитесь на меня, Андре, — ответила княжна, — но я понимаю эту женщину. Она, очевидно, лучше вас. И когда роль любовника кончилась, вам больше нечего было делать возле этой женщины…
Босой официант с полотенцем на голове подал им шамт рк с нанизанными шашлыками и помидорами, принес ароматные хинкали, обсыпанные барбарисом.
— Не знаю, что такое, — мимо засмеялась княжна, — но л о очаровательно. Мои тетушки в Москве ужаснутся!..
Карабанов щедро, под влиянием встречи и вина, раскрыл перед Долли свои карты.
— С меня уже хватит, — закончил он свой рассказ, — Я вкусил от сего горького плода и окривел. Пускай доедают его другие.
Княжна задумалась.
— Я еще молода, — ответила она не сразу, — но уже достаточно опытна. Правда, мой опыт тоже горек. Но он, очевидно, необходим для людей нашего круга. Я скажу вам, Андре, некоторые веши, которые вы никогда не надеялись услышать от своей Долли ..
Карабанов снова часто-часто расцеловал ее руки.
— Слушайте, Андре… Не ищите опять то, что вы потеряли.
Не цепляйтесь за аксельбанты, как бы они ни касались вашего носа. Поверьте мне — так будет лучше. Нам, женщинам, труднее вырваться из этого круга. Так будьте же мужчиной, мой дорогой кузен!
И они еще долго-долго беседовали, тряся свое отощавшее генеалогическое древо. А когда с него падал родственный им плод.
они как бы прикидывали его в руке — сколько он весит на сегодня в обществе?
— Что же мне делать? — спросил Карабанов. — Не ходить АС целый век в этих чикчирах!
— Идите в отставку, Андре… Возвращайтесь в Рязанскою.
Сейчас слишком изменились условия жизни, Андре, и можно сделать хорошую карьеру, устроившись по выборам! Вам совсем H-J обязательно блистать при оружии…
В город они уже возвращались на последнем дилижансе.
— Вы чудесный, Андре, — призналась княжна. — Но мне страшно за вас. И очень-очень беспокойно. Особенно после нашего разговора. ..
Прощаясь у пустынного подъезда гостиницы «Кавалерская», самой лучшей гостиницы в Боржоми, княжна сказала:
— Ну, идите, Андре… Дайте я вас поцелую на прощанье.
Она коснулась его туб маленькими теплыми губами, которые напомнили Карабанову поцелуи Аглаи, и он с жадностью привлек кузину к себе. Долли оторвалась от него, судорожно вздохнув, закрывая рот тылом ладони.