— Буду… буду! — кричал он, мотая головой. — Как вы не поймете, что буду?.. Я не могу теперь…
Долли подняла его голову, поцеловала в лоб.
— Вы… мужчины! — сказала она с презрением. — До чего же вы слабые создания… Легко быть смелым на войне, но попробовали бы вы быть смелыми в будни! Нет, вы гордитесь своими рубцами и шрамами, полученными в дурацких бойнях, но когда случается беда, вы на коленях подползаете к нам… Зачем?
Карабанов встал.
— Я буду драться, — сказал он. — После Баязета мне убить человека — раз плюнуть! Прощайте, княжна. Вы удивительная женщина!..
Карабанов тут же отправился на почту и по дороге долго перебирал в памяти имена людей, на которых он мог бы положиться.
И оказалось, что он знает только одного такого человека — барона Клюгенау, которому и отправил телеграмму следующего содержания:
«Вы любите наблюдать жизнь. Приезжайте скорее, и вы станете свидетелем необыкновенного зрелища. Всегда ваш Андрей Карабанов».
Клюгенау вскоре приехал. Выслушав подробности, он не сразу согласился играть роль секунданта.
— Я давно завидую мудрости древних, — сказала он. — Как было все хорошо и просто. Известный циник Крат однажды получил по морде. Выходя гулять, он стал навешивать на место синяка дощечку, на который было написано: «В это место меня ударил Никодромос!»
И все афиняне были на стороне циника, возмущаясь поступком Никодромоса. Чтобы и вашему князю ограничиться привешиванием дощечки!
— Не мудрствуйте, барон, лукаво. Ему теперь пришлось бы навешивать несколько дощечек.
Клюгенау крепко задумался:
— Да-а, это весьма прискорбно. Мне, честно говоря, не хотелось бы видеть вас в гробу, Карабанов… Однако я со своей стороны приложу все старания, чтобы вам, как писал Пушкин, было «приятно целить в бледный лоб!»…
7
В книгах, прочитанных в далеком детстве и снова встреченных уже в зрелом возрасте, всегда есть какая-то нежная прелесть, словно в первой любви. Карабанов до полуночи перечитывал стихи Ершова и завидовал дурачку Ивану — хорошо ему было скакать на своем Горбунке в сказочном царстве!
Но время уже близилось к рассвету, и дочитать альбом со стихами не было сил. Листанул его Андрей от конца и прочел последнее:
Враги умолкли — слава богу,
Друзья ушли — счастливый путь.
Осталась жизнь, но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь…
Это ему понравилось, он подчеркнул стихи ногтем и, поворачиваясь носом к стенке, сказал:
— Ничего… управлюсь!
Его разбудил Клюгенау:
— Вставайте, Карабанов. пора..
Наскоро умылся Андрей свежей водой, есть ничего не стал — на случай ранения в живот (Баязет его многому научил), и они спустились вниз, где их ждала коляска.
— Не опоздаем? — спросил Андрей.
Его тревожило время: опоздай они всего на десять минут, а поединок может считаться проигранным, так как не явившийся в срок считайте струсившим.
Клюгенау сладко зевал в ладошку:
— Успеем…
Дорога была пустынна. На травах лежала серебристая роса, в долинах тонкими волокнами расползался туман.
За поворотом начиналась глубокая лощина, заросшая сосняком. Скоро они нагнали коляску, в которой ехал врач.
— Не надо спешить, — сказал доктор, — мы как раз поспеем.
Я вам, господин поручик, тревожиться тоже не стоит. Я забыл, когда последний раз лечил людей, — поверьте, вот уже скоро тридцать два года, как только выезжаю на дуэли. Пули я извлекаю с такой же легкостью, с какой вы их всаживаете один в другого.
На ровной зеленой лужайке, окруженной лесом, их уже ждали.
Унгерн-Витгсштейн молча поклонился Карабанову и отошел в сторону. Оде де Сион, его секундант, сразу же начал проверять пистолеты из ящика Клюгенау.
Мишка Уваров тоже был здесь: сидя в коляске, кусал ногти, посматривал на всех подозрительно.
— Ехал бы ты, — сказал ему Карабанов. — А то еще, как свидетель, под церковное покаяние попадешь.
— Случайный свидетель не попадает, — ответил Мишка, как видно, знакомый с законами Российской империи о дуэлях.
Клюгенау, застегнутый на все пуговицы, с часами в руке, подошел к Андрею, присел на корточки, достал пистолеты.
— По жребию, — сказал он неохотно. — Будете стреляться по жребию… Хотели сначала через шарф, да не рискнули, не успеешь и дернуться, как в тебя влетит. Дистанция мала, да и порох не тот, что в старые времена!..
Пистолеты блеснули в его руках прохладной синевою.
— Приготовьтесь, Карабанов, сейчас начнем… Мой коллега уже толкует что-то с вашим противником! Кажется, ставит…
Дуэльный кодекс в России всегда совершенствовался со стихийной быстротой, и одно из его неписаных правил касалось ног секундантов, которые отмеряли дистанцию боя. Рекомендовалось выбирать для этого секунданта с большим шагом, но и Клюгенау и его коллега, Оде де Сион, были, как на грех, людьми низкорослыми, и тогда обратились к Уварову:
— Мишка, отшагай… Тебе ничего не будет. Ты случайный!
Карабанов показал на лужайку:
— Кажется, здесь наклон. Я буду стоять ниже?
Клюгенау близоруко сощурился и успокоил его:
— Нет. Это трава колеблется…
Голенастый Мишка Уваров вышагивал вдоль лужайки, широко раскорячивая ноги, — Есть! — крикнул он издалека. — Вот отсюда…
— Сколько он насчитал? — встревожился Карабанов, Клюгенау начал взводить курок:
— Пятнадцать…
— Так мало?
— Оскорбление действием, — пояснил барон. — Погодите, еще будет жребий…
Оде дс Сион отозвал к себе Клюгенау. Князь мирно беседовал с врачом о лечении истерии с помощью мессмеризма. Мишка вернулся обратно в коляску, подмигнул Карабанову:
— Карабанчик, на стаканчик!
Андрей хлебнул вина, вытер рот и крикнул:
— Давайте скорее!..
Путаясь ногами в высокой мокрой траве, подошли секунданты.
— Жребий брошен, — сказал Оде де Сион. — Первый выстрел принадлежит вам, поручик Карабанов.
Стало тихо. Унгсрн-Витгенштейн отошел от врача.
Клюгенау, поперхнувшись, сказал:
— Господа противники, просим к барьеру…
Нет, место здесь было ровное. Карабанов понял эго только сейчас, когда встал к барьеру. Князь еще продолжал идти на своеместо, и Андрей помахал рукою, разминая ее.