..
После встречи с Зия-Зий весь день Андрей ходил и улыбался, вспоминая подробности и того и этого, так что Ватнин даже сказал:
— С чего это ты, поручик, все жмуришься да жмуришься?
Словно кот: мутовку со сметаной облизал, а теперь вспоминает…
Вечером случайно встретил Клюгенау; прапорщик сам подошел к нему и сказал:
— Мне так неудобно перед вами, так стыдно… Я ушел, а вы остались одни, и я целый день мучаюсь: хватило ли у вас денег расплатиться за все? Тем более что перед этим сказали — ни копейки у вас нету.
Андрей крепко обнял его:
— Оставим все это. Вы золотой человек. И считайте, что я согласен с вами: жизнь удивительна!.. Только скажите мне, барон, отчего вы всегда лучше других?
— Не знаю… А если это и так, то, наверное, оттого, что я-то себя считаю хуже других.
9
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!..
Денис Давыдов
Ватнин сел, и дубовая лавка крякнула под ним: эк-эк-экс — тяжело, мол. Положил на стол пудовые кулаки, качнул смоляным с проседью чубом:
— Охо-хо-хо…
— Ты с чего это, Назар Минаевич? — спросил Карабанов. — Или дочку вспомнил?
— До Лизаветы ли тут! Не до нее теперича. Плохо, поручик.
— А что?
— Слухи недобрые.
— Какие же?
— Да вот сейчас мимо майдана шел, так сволочь какая-то, слышу, орет: «Урус — пропал…»
— Ну и что? — рассмеялся Карабанов.
— Да ништо. Оттащил я орателя в сторону, чтобы не всем видать было… Вот те и «што»! Опосля руки пришлось мыть. А мыла-то, сам знаешь, вторую неделю из Игдыра не шлют. Рази же это мытье? Поганство одно…
Андрей предложил ему чаю. Сотник нюхнул чашку и выплеснул содержимое на землю.
— Иди-ка ты с чаем своим!.. Не чай у тебя, а «жидкопляс»
какой-то. Вот Клюгенау — тот кавказец, не тебе чета: он уж чай заварит — так заварит. Глотнешь, бывало, и Арарата не видать! А ты мне мочу верблюжью суешь…
Карабанов не обиделся. Сотник протянул мимо него могучую клешню — взял свою шашку, полученную в подарок за взятие аула Гуниб, где засел Шамиль со своими мюридами. Это была необыкновенная шашка: под рост Ватнину, сделанная для него на заказ, и богатый эфес ее доходил Карабанову почти до плеча.
И вот сотник взял эту шашку и пошел. И ни о чем его поручик не спрашивал; видел только, как забрался есаул в баранту, выбрал овцу покрупнее, взвалил себе на плечо и положил у палатки.
Потом поставил барана к себе лбом, размахнулся и…
— Аи да сотник! — услышал Андрей казацкие восторги. — От рогов до курдюка! Враз!..
Вытирая о пучок травы широченное лезвие, вернулся Ватнин в палатку, сказал дружески:
— Чай вину — брат младший… Сейчас званый банкет на двух персон закатим! Ты да я — и всё. Остальных к бесу! Тем более, Елисеич, уходишь ты вскорости… Выпало тебе дело, сынок, весьма строгое! Одно слово — рекогносцировка…
Ватнин медведем ворочался в тесноте палатки, и Карабанов почти с восхищением сказал:
— Здоровый вы мужчина, Назар Минаевич! Одни кулаки чего стоят.
..
— То верно, — согласился есаул. — Бог не обидел. И кулаки крепкие. Однажды, в Крымскую-то, стоял я с биноклем. Пригорочек, помню, тут этакенький, а я стою, значит. Подскакал ко мне офицеришко сардинский. Сопляк ишо, но весь, как петух, в перьях.
А шапка на ем — во! — Ватнин показал на аршин от головы. — Во такая шапка! Из шкуры медвежьей. И сулит пристукнуть, ежели не сдамся. Саблю-то не успеть мне выхватить. Так я кулаком его.
Да вот сюда — промежду глаз! Он у меня — брык! И всё, значит…
— Что всё? — не сразу понял Карабанов.
— Да сам и могилу копал для него. Даже всплакнул, ей-пра!
Сопляка-то жаль было…
Вскоре баран, распластанный и прожаренный, лежал на блюде грудою больших дымящихся кусков. Вино и кизлярку лили из турецких карафинов прямо в широкие мисы для пилава.
— Пей, поручик, твое дело строгое. Хорошо, что жены не имеешь…
Андрей много не пил — жарко было. Потом заглянул в палатку штабс-капитан Некрасов.
— Господа, поздравляю: наши войска взяли штурмом Ардаган и раскинулись по берегам легендарного Евфрата.
Его тоже посадили за стол.
Налили полную. Навалили всего.
Пей, мол. Ешь, мол.
— Легендарный, говоришь? — сказал Ватнин, вытирая бороду от сладкой кизлярки. — Слово ученое. ..Аи был я там у Евфрата твово. Девки тамошние худы больно. И сухо. И воды мало. И камень больше… Пей вот!
Некрасов засмеялся одними глазами, почтительно стал:
— Ваше здоровье, господа. — И выпил.
Потом сказал:
— Хорошо все-таки, что отказался я состоять при штате ЛорисМеликова. Уже, помимо его известного азиатского характера, я
знал, что он горе-вояка: сейчас прошел за Каркамес, застрял в камышах, и теперь его идут выручать мингрельские гренадеры.
— А по мне, господа академики, — отозвался Ватнин сердито, — так хоть в дерьме по уши, только бы не в Баязете! Не могу я так без дела тухнуть, коли наши же станишные под Карсом турку рубают. Чую сердцем, что здесь и кончилась моя слава!
Карабанов, слегка охмелев, похлопал сотника по могучему плечу:
— Да обожди, Назар Минаевич, еще не одна пуля свистнет; вон послушай, что армяне-то говорят.
— Плевал я на них! — Сотник встал, стянул через голову китель, волосатым зверюгой вылез из палатки. — Эй, казаки! — гаркнул он. — Дениску сюды, песельников зови… Я гулять желаю!
Пришел Дениска Ожогин, хитро поблескивая глазами. Рубаха на нем была чистая, без пятнышка. Этаким скромником сел у входа в палатку, терпеливо ждал — когда поднесут. Ему поднесли, конечно. Он выпил. Потом песельники сели в кружок, зажали меж пальцев деревянные ложки.
— Дениска! — гаркнул Ватнин. — Про меня пой… А вы, господа, слухайте: он, подлец, песню сердцем ймает…
Грянули ложки. Тряся курдюками, шарахнулись с горушки перепуганные овцы. Дениска сделал себе сапоги гармошкой, прочувствовал себя до конца и завел: