.. в городе!
— Как далеко отсюда до Женевы! — сказал Клюгенау и, нагнувшись, снова взял топор в руки. — Прощай, славный юноша! Ты учился в университете, но патриотизм заставил тебя сдать экзамен на юнкера. Ты даже успел в своей жизни напечатать одну статью. О симбиозе гриба и подводной водоросли. Ты, выходит, счастливее многих — после тебя хоть что-то да останется в этом мире…
— Сопляк! — злобно выкрикнул Штоквиц. — Говорил я ему чтобы он не уходил от крепости. До ручья и обратно! И все! А он послушался, наверное, этого головореза Дениску… Вот и выпил стакан лафиту!..
Дениска резал тридцать шестою барана. Тридцать пять баранов уже лежало, шерстисто курчавясь, с перерезанными глотками, и казак задрал башку тридцать шестого.
— Не ори, дурной, — шепотом стращал Дениска барана, от страха заблеявшего под ножом.
Кровь животных под луной казалась густо-черной. Она чавкала под ногами казака, липкий нож увертывался из пальцев. Бараны покорно приносили себя в жертву русскому гарнизону. Взвалив на плечи по туше, люди волокли еще теплую добычу в крепость.
— Будя резать-то, — шепнул Участкин казаку, — всех и не перетаскаешь.
— Зови еще людей. — ответил, входя в азарт, Дениска. — Настругал я для вас закуски, только вот, жалко, чихиря не предвидится…
Евдокимов поддал ему кулаком сзади, предупредил:
— Тише ты. Под мостом пикет сидит — услышат!
Неожиданно в соседней сакле хлопнули двери, и хозяин баранов, заглянув через плетень изгороди, поднял суматошный крик. Хватая с земли тяжелые камни, стал швырять их в казаков. Удачно смазал булыжником Дениске по уху и орал во всю глотку, призывая турок на помощь:
— Эй, ярдыма-а! Барада руслар!..
Дениска скинул с себя ношу, поднял винтовку:
— На, собака! — Выстрел грянул, и в ответ отовсюду раздались крики редифов-пикетчиков.
— Держись скопом! — скомандовал юнкер. — Бежим…
Кинулись обратно к реке, но от моста их встретили выстрелами, и один солдат со стоном покатился в ущелье оврага. Евдокимов повернул людей в сторону, повел их, петляя между брошенных саклей, к майдану. Мельком заметил, что не все оставили баранов и бегут вместе с юношей, которая колотит их по согнутым спинам.
— Бросай их к черту! — крикнул он.
Вдоль майданных рядов их встретили опять выстрелами. Свернули круто в пожарище Армянского города. Не сговариваясь, заскочили в саклю. Дениска Ожогин обошел ее вдоль стен, размахивая кинжалом.
— Никого нет, — сказал он, задыхаясь. — В углу камыш свален… Не запирай дверь, ромашка персицкая, — зашипел он на Участкина. — Пущай открыта, чтобы турка не сразу догадку имел, куды мы сховались!
Дверь оставили нараспашку. Евдокимов велел охотникам укрыться в заднем приделе сакли, а камыш раскидать у самого входа перед порогом.
— Коли забредут сюда, — пояснил он, — мы услышим, как только камыш захрустит… Сколько нас здесь?
Сосчитались. Оказалось, тринадцать.
— А сколько нас было? — спросил Евдокимов.
— Не до счету сейчас, ваше благородие… Кажись, идет уже кто-то, — прислушался вахмистр.
У дверей зашуршал камыш, грянул в темноту сакли проверочный выстрел, и рядом с юнкером вскрикнул под пулей солдат. Турок громко позвал своих, и тут же быт добит штыками. Его оттащили за ноги, чтобы не мешал, приперли дверь палками.
— Пропали мы.
.. — отмахнулся вахмистр.
Из дверей, пробиваемых пулями, летела острая щепа. Через рваные дыры завиднелось небо. Потом в двери застучали тяжелые камни.
— В сторону отойди, братцы, — распорядился Евдокимов. — Стой побоку, чтобы не задело…
Из-за двери донесся голос:
— Открой, урус! Мы не плохой осман, мы хороший черкес будем… Мы свинина вчера кушал!
В руке юнкера единожды (экономно) громыхнул револьвер.
— Шкуры, — сказал он. — Шамилевские выкидыши!..
Дениска Ожогин добавил по дверям из своей винтовки, присел на корточки, обшаривая карманы мертвого турка.
— Уйди от падали! — сказал ему вахмистр.
— Дело воинское, — ответил Дениска, переправляя кисет с табаком себе за пазуху. — И стыда в этом у меня нету, если покурить хоцца… Сам же просить будешь!
Дверь затрещала под ударами камней и горстями «жеребьев». Потом турки начали разбирать стену сакли, чтобы проникнуть внутрь.
— Прихлопнут нас, — загрустил Трехжонный. — Чует сердце мое, что остатнюю ноченьку ночую… Ладно, Дениска, отсыпь мне самую малость. А я кремешком огонька тебе выбью…
Рассвет уже близился. Спокойный и ясный, он пробивал тонкие лучи через пыльные щели. Турки то начинали отчаянно колотиться в двери, стреляя наугад внутрь дома, то отдыхали, о чем-то возбужденно споря и ругаясь. Но вот в передней комнате сухо зашумел камыш.
— Ребята, бей! — крикнул Евдокимов.
В ответ — шлепки падающих тел и глухие стоны. Сквозь щели замерцал огонь.
— Жарить будут, — сказал Дениска. — Это, пожалуй, хужее!
— Бей! — снова выкрикнул юнкер, и огонь потух…
Так они досидели до рассвета, пока турки не отступили в глубь развалин города, принужденные к тому меткими выстрелами с фасов крепости. Таясь от пуль, охотники выбрались к реке, но внутрь цитадели было уже не проникнуть: пикеты строго следили за всеми тропинками. Тогда решили провести целый день возле воды, в глубине прибрежного оврага, и с болью в сердце наблюдали, как турки вывозили на мост арбы, груженные падалью, и сбрасывали трупы в реку.
С наступлением темноты охотники вернулись в крепость, словно побывав на том свете, и юнкер Евдокимов сказал:
— Назар Минаевич Ватнин, как всегда, прав: блокада цитадели не такая уж тесная, и вылазка для боя с противником вполне возможна!..