Сбрую с нес тут же сняли, погладили несчастную кобылу, сообща пожалели.
— Животная, — плачуще сказал Кирюха Постный, — вот ведь:
как человек, на людях помереть хочет…
Спать в эту ночь никто не ложился. Усталость заглушалась чувством самосохранения. Ожидание повторных нападений, неизвестность замыслов коварного врага, невозможность уплотнить цепи стрелков, лежавших на крышах и стенах, — все это дисциплинировало людей.
Люди, не нашедшие себе места, всю ночь блуждали по крепости, останавливаясь возле каждой ячейки, — Братцы, — молили они, — может и меня приспособите?
— Иди, нас и без тебя уже трое.
— А вы потеснитесь, братцы. Я хорошо стреляю.
— Ну вставай, коли так…
Штоквиц в эту ночь полюбился Клюгенау своим спокойствием и рассудительностью.
— Знаете, барон, — сказал капитан, лаская своего котенка, — я уже не комендант крепости. Это смешно, конечно, но теперь мы все коменданты. Нам, офицерам, осталось одно: довериться мужеству гарнизона…
Среди ночи, когда люди уже немного успокоились, разразилась густая пальба пачками. Пацевича разбудили, он выскочил наверх вместе со всеми.
— Ватнин, — позвал он в темноте, — или Карабанов?.. Кто здесь, казаки? Что у вас тут происходит?..
Стрельба нарастала где-то в стороне от цитадели, и это казалось странным; казаки сразу же бросили таскать камни — взялись за оружие, Скоро выяснилась и причина стрельбы: рыская в поисках добычи вокруг крепости, турки лишь случайно наткнулись на отряды милиции, скрывавшейся возле брошенных казачьих казарм, и бой разгорелся на глазах осажденных.
— Ваше высокоблагородие! — раздались крики. — Велите открыть ворота… Перебьют ведь милицию!..
— Ватнин, голубчик, — обратился Пацевич к сотнику, — скажите, можно ли открыть ворота?
Назар Минаевич поднялся с крыши, свинцовый настил похрустывал под его тяжелым шагом.
— И пусть орут, — сказал он. — Теперича нельзя, Адам Платонович… Ежели прорвутся к нам. тогда другое дело. И то ворота, на мой смысл, открывать не надобно.
Потресов удачно осветил небо фальшфейерами, и мутный дрожащий свет вырвал из темноты низкое серое здание конюшен, где укрылись милиционеры. Неистовое желание помочь эриванцам вызвало со стороны казаков ответную стрельбу.
— Бей, ребята, пока не погасло, — кричал вахмистр, — точнее целься!
Ракеты, шипя и разбрызгивая искры, скоро погасли, и тогда из мрака послышался рев человеческих голосов. Началась рукопашная:
до крепости Баязета теперь долетали лязганье скрещенных сабель, истошные вопли, крики борьбы и тупые, как удары в ладоши, одинокие выстрелы пистолетов.
— А я бы пошел, — заявил Евдокимов. — Охотников можно набрать. ..
— Все пойдем, все! — снова заорали казаки, но Ватнин остановил их:
— Поздно идтить. Сидите уж, покедова целы…
Крики людей, сцепившихся в схватке, постепенно замирали вдали — агония рукопашного боя подходила к концу. Чей-то последний крик повис над скалами на высокой затихающей ноте — v.
тишина…
— Ну, все. Отмучились, — перекрестился Пацевич, и, держась за поясницу, полусогнутый, как дряхлый старик, он сплетался крыши.
Незадолго перед рассветом Штоквиц позвал к себе Евдокимова, дал ему стакан чихиря:
— Выпейте, юнкер.
.. Мне кажется, что турецкие отряды отодвинулись в горы. Сейчас возьмите охотников и попытайтесь проникнуть в казачьи казармы. Захватывайте все, что можно спасти из имущества!..
Охотники собрались в комнате на втором этаже, под крышей восточного фаса. Принесли факел. Евдокимов внимательно оглядел людей.
— Раненых не возьму, — сказал он. — И ты, Участкин, отходи в сторону — ты еще хромаешь…
Тихо откинули люк. Цепочкой, один за другим, охотники спустились в подземную галерею, из которой хорошо простреливался во всю длину крепостной ров. Узким коридором, выложенным кафельными плитками, прошли к пролому амбразуры.
— Я первым, — сказал Евдокимов, — и первые двадцать человек идут со мной.
Юнкер выскользнул из амбразуры. Присел на корточки. Было тихо. Он двинулся вдоль стены, наугад прыгнул в ров, споткнулся.
Падая, инстинктивно выставил вперед руки. Правая ладонь его уперлась во что-то телесно-дряблое, и юноша с отвращением отдернул руку.
— Идете? — шепотом спросил он.
Добрая половина охотников уже приступила к сбору оружия.
Казаки зорко следили за ними с высоты крепостных стен; но покровитетьство стрелков не касалось Евдокимова, и он позел своих людей дальше, в непроницаемый загадочный мрак.
Осторожно перелезли ограду мусульманского кладбища. Раненый конь, лежа среди могил, задрал голову и заржал им навстречу.
Чей-то стон послышался в отдалении.
— Не отставайте, ребята, — просил Евдокимов, — тут и засадл может случиться…
Приблизились к зданию конюшен. Кругом ни звука.
Под напором плеча тихо растворились двери.
— Эй, — позвал вахмистр, — кто-нибудь есть?..
— Нет, — отозвался юнкер.
На ощупь, вдоль стенки, Евдокимов пробрался в придел конюшни, где размещались сотники. В потемках с грохотом налетел на стол. Здесь, кажется, жил Карабанов: вот здесь у него всегда лежали газеты.
— Спичку-то чиркните, — посоветовал Трехжонный.
Юнкер поджег номер «Тифлисских ведомостей», вернулся в конюшню. Яркое пламя озарило стены конюшни. До самого потолка навалом лежали трупы убитых милиционеров. Мертвецы были до нитки раздеты турками, и разом ахнули казаки:
— Боже ты мой, ну и звери!..
Газетный лист догорел в руке юнкера, и тяжелый мрак снова затопил эту картину смерти.
Кончился день, напоенный кровью. И этот день, что сгинул в пороховом дыму, в стонах и лязге сабель, открыл новую страницу русской военной славы.
Завтра уже должно начаться славное баязетское «сидение».