— Кажется, тихо, — сказал он. — Можно трогаться…
Под визг случайных пуль охотники спустились к реке. Сотни глаз, ослепленных завистью, наблюдали за тем, как они сначала напились сами, потом набрали воду в бурдюки и кувшины. Потемкин поучал молоденького солдата:
— Наклони кувшин-то, чтобы не булькало…
Но в эту ночь турки были особенно настороженны: едва охотники тронулись от реки, как из ближайших развалин и ям по ним ударили залпом. Молоденький солдат, тащивший впереди Потемкина кувшин, скатился по камням с простреленной головой, и за ним посыпались черепки разбитого кувшина.
— Ой ли? — сказал Потемкин, и кто-то пихнул его сзади:
— Твоя очередь! — Это был Дениска Ожогин.
Потемкин, оглядевшись, пропустил его впереди себя:
— Сам скачи, а я не дурак…
На этот раз Дениска подозрительно долго крестился, примеривался рвануться дальше.
— Подсоби бурдюк вскинуть, — попросил он и, присев к самой земле, словно отплясывая вприсядку, скрылся под зыканье пуль между саклями.
— Везучий, дьявол, — позавидовал ему другой казак, постарше, с тряпицей на глазу, и успел пробежать лишь несколько шагов.
— Наповал, — задышал кто-то в затылок Потемкину. — Подвинься-ка, дядя; теперь я счастья попытаю…
Потемкин, повинуясь чутью, рванулся из лощины. Как треснет тут что-то над ним, и кувшин, который он тащил на плече, разлетелся от пули вдребезги. Рубашка и штаны сразу прилипли к телу, а из крепости ему кричали:
— Воду! Не бросай воду… Бурдюк прихвати!..
Лежал казак с тряпицей на глазу, прижав к себе, словно ребенка, разбухший бурдюк с водой. Потемкин на бегу рванул его к себе — не отдает. Рванул еще раз — держит мертвяк.
— Тащи, тащи! — орали с фасов.
Тут уже не до пуль было: свистят — ну и пусть свистят.
— Да пусти же ты! — крикнул Потемкин, и мертвец разжал свои пальцы, со страшной силой сведенные на драгоценной ноше.
Раз-два, раз-два, — не шаги, а целые сажени отхватывал Потемкин по земле, прыгая в гору, и он оказался после Дениски Ожогина вторым счастливцем-добытчиком — вторым, но и последним.
Напрасно с фасов кричали:
— Беги, беги… Не бросай воду… Ах, упал!.. Ползи давай, братец… Хоть как-нибудь!
Больше никто из охотников не вернулся в крепость, и капитан Штоквиц велел оттащить бурдюки с водой в госпиталь. Поднялся недовольный шум.
— Вот и напился, — сказал ефрейтор Участкин.
— Тихо! — властно остановил галдевших солдат Ефрем Иванович. — Кто желает достать воды, пусть идет…
И никто не пошел, конечно, кроме одного дурака-ездового.
Фамилия этого ездового была Синюхин, звали его Иваном, а по батюшке Петровичем; сам он был из мещан города Липецка, где отец его держал кучерский извоз.
Больше мы о нем ничего не знаем, да и знать не надо.
Сидел бы уж — не высовывался!..
Бивуак своего отряда, идущего на выручку осажденного Баязста, Калбулай-хан разбил на вершинах Чингильских высот, откуда открывалась людям широкая равнина, в глубине которой скрывался где-то в дымке знойного марева Баязет.
Ждали.
— Чего ждем? — горячились офицеры.
Оказывается, хан послал в Игдыр за провизией.
Оказывается, хан послал в Игдыр за провизией. Провизию прислали. К отряду присоединился обозный конвой милиции в составе шестидесяти человек.
— Пошли, — велел Калбулай-хан.
Обрадовались, что можно идти. Лазутчики доносили о неслыханных страданиях баязетского гарнизона. Но дошли до брошенного турками аула Кара-Булак и снова остановились.
Опять ждали.
— Чего ждем? — спрашивали офицеры.
Оказывается, так было решено: ждать, когда из-под Александрополя пойдет на подмогу конный отряд под командой генералмайора Лорис-Меликова, родного брата командующего Карсским фронтом.
Ждали, ждали…
— Нет отряда, — говорили офицеры, — надо идти без него!
Два молодых юнкера уехали в горы поразмяться. Прискакали обратно, радостно крича:
— Идет, идет… Иде-ет, господа!
— Что идет?
— Пыль идет!
Проверили: в бинокли было хорошо видно, как в направлении Баязета, клубясь и отливая на закате багровым светом, тащилась через степную долину полоса пыли.
— Вот вам и Лорис-Меликов, — обрадовались офицеры. — Даже мимо нас проскочил, настолько торопит свою конницу.
Калбулай-хан двинул свою колонну тоже в сторону Баязета, и это стало известно туркам среди ночи. Вот тогда-то в городе и началось то странное перемещение турок, которое заметил Клюгенау. В крепости о приближении выручки ничего не знали и не совсем понимали, что происходит в городе. Около восьми часов утра раздался рев сигнальных рогов, началась бомбардировка цитадели. ..
Одно из ядер жахнуло прямо в колесо лафета, разбрызгав сухую древесину в мелкие щепки, и проделало рикошет, каких Потресов еще никогда не видел в своей жизни. Ядро стало набирать высоту вертикально, быстро уменьшаясь в размерах, потом с воем пошло на снижение к той же точке падения. Потресов вовремя отскочил, чем-то горячим двинуло его в поясницу, и майор ничком сунулся в землю.
Вокруг завопили сразу несколько голосов:
— Майора убило… Братцы, старика нашего!
Потресов поднялся, со смехом отряхнул ладони:
— Да нет, пинка только под зад получил… тащи новое колесо, давай лафет подымать будем!..
В городе грозно бухали барабаны, скрипуче выли рога — передвижение турецких и курдских таборов продолжалось. С фасов было хорошо видно, как угоняются по Ванской дороге группы скота, тащатся длинные караваны верблюдов и буйволов, впряженных в арбы, шагают куда-то женщины и дети.
Старик Хренов закрестился:
— Никак, покаялся турка? На богомолье пошел..
Ватнин, раздувая широкие ноздри, стоял на самом краю фаса, жадно всматривался в непривычную сутолоку города. Вокруг есаула жужжали турецкие пули, и Трехжонный крикнул:
— Сойди вниз, сотник! Стреляют…
— Я и сам вижу, да лень слезать.
— Да ведь пулями стреляют!
— Вестимо, не огурцами… — Есаул спокойно досмотрел эту картину сумятицы в стане врага, спустился в каземат. — Ну, станишные! Бочку чихиря ставлю, если ошибся… А выходит по всему так, что переполох у турка великий! Не иначе как подмога идет…
Неожиданно прекратился обстрел цитадели, и санитары с мортусами разнесли, согласно правилу, по местам очередные жертвы:
раненых — на перевязки, мертвых — на погребение.