Карабанов нарочито — для служебной показухи — раскрыл кордонный журнал, поправил криво висевшую над топчаном гравюрку с изображением красивого генерала Диомида Пассека.
— Убери водку, — велел Карабанов казаку. — Сунь ее под топчан хотя бы… Да ширинку у себя застегни! Раззява…
Вышли оба, застегнувшись на все пуговицы, подтянув шашки.
С высоты была видна петляющая внизу лента дороги, по которой тянулась цепочка огней. Темнота близкой ночи наваливалась откуда-то из-за гор, и огни трепетно дрожали в сумраке ущелья.
— С нукерами, видать, едут, — привычно определил Егорыч. — Охрана большая, чую…
Вскоре из-за поворота вынырнули всадники в нарядных черкесках, кони на разбеге сгрудились возле рогатки. Это был туземный конвой кавказского наместника, которым он так гордился: сыновья и внуки мюридов, они стерегли теперь особу его высочества.
Юный лезгин-нукер, совсем еще мальчишка, лет пятнадцати, в нетерпении зыкнул над головой Карабанова (скромный-то офицерик, — чего с ним считаться) нагайкой.
— Зачем стоишь? — крикнул запальчиво. — Зачем бревном не пускаешь? Большой князь едет…
Карабанов за ногу вырвал узденя из седла, сунул ему в нос рукоятью револьвера: раз и еще раз — для острастки.
— У, сопляк! — сказал. — Убери полосуху, а то сейчас под обрыв пущу вместе с кобылой твоей.
Уздень ощерил зубы: крупные и чистые, каждый зуб — в ноготь.
Но старший джигит, чахоточный убых с бородой ярко-малинового цвета, что-то крикнул ему на высокой ноте, и юнец покорно, вытирая кровь, отвел свою кобылу от Карабанова.
— Так-то спокойнее, — сказал Андрей в возбуждении.
На дороге уже показались верховые казаки с факелами в руках, конвоируя поезд наместника. Громадная карета с позлащенными гербами на дверцах, мягко пружиня на рессорах, подкатила к шлагбауму кордона. Егорыч торопливо откинул лесенку, рванул на себя дверцу, и Михаил Николаевич, заспанно жмурясь, выглянул наружу.
— Это где мы? — спросил великий князь, оглядывая горы.
Карабанов, выбросив из ножен лезвие шашки, пошатываясь, уже печатал шаг за шагом, готовясь к рапорту.
— Без церемоний! — прикрикнул на него наместник. — Скажите просто: у вас все тихо и спокойно?
Андрей остановился, посверкивая клинком.
— Так точно, — отозвался он.
— Если не ошибаюсь, — сказал наместник, приглядываясь, — то передо мною лицо знакомое… Опусти шашку, Карабанов, я узнал тебя!
— Так точно, ваше высочество.
— Надеюсь, крест заработан не в манеже? — показал наместник на «Георгия» поверх шинели поручика.
— Здесь, ваше высочество, под Араратом.
— За что?
Карабанов вздернул плечами:
— Затрудняюсь ответить. Очевидно, за сидение в Баязете!
— Молодец! — похвалил его наместник и, притянув к себе за рукав, поцеловал в лоб. — Теперь ты из питерских фазанов стал настоящим шайтаном…
Он совсем вылез из кареты, дюжий и высокий дядька, которому бы впору служить правофланговым. Взяв из рук Карабанова клинок, наместник потрогал лезвие на пальце, и аккуратно вложил его в ножны поручика.
— Вот так, — сказал Михаил Николаевич. — Ты мне, братец, хорошо, что встретился. Р-р-рад!.. Я кое-что слышал, — добавил он осторожно, заглядывая в самые глаза поручику, — но точно не знаю.
.. Сплетен не люблю! Однако что у тебя там случилось в Петербурге? А?..
Карабанов прикинулся скромником — ворошить старое ему не хотелось:
— Не осмеливаюсь утруждать ваше внимание. История эта имеет длинные корни и вряд ли доставит вам удовольствие своими подробностями…
— Ты дурак, — сказал наместник с солдатской лапидарностью. — Врезал бы от барьера пулю в ляжку этому «фазану», дело с концом… Подумаешь!
Михаил Николаевич поверх головы Карабанова посмотрел на робевшего Егорыча:
— Твой урядник?.. Ну и рожа: будто у Пугачева… Оставь его на кордоне вместо себя. Поедешь со мною. Дорогой расскажешь…
Прыгай!
Андрей порывисто и горячо обнял Егорыча, заскочил в карсту и сразу же утонул в груде пушистых мутаки. Наместник, сидя напротив, раскрыл дешевенький портсигарчик, набитый ароматными турецкими пахитосами.
— Контрабандные, но весьма хорошие, — предложил он офицеру. — Бери… Линия же — это не для тебя! Такие офицеры, как ты, Караганов, нужны мне… Буду откровенен: нужны хотя бы для того, чтобы я с помощью вас выпихнул обратно в Питер всех надушенных фазанов! Пусть там отплясывают…
Егорыч грустно махнул в окошко. Лошади тронулись. И дорога, по которой Андрей приехал в эти края, стала разворачиваться перед ним обратно, кривая и путаная, как сама жизнь поручика второй сотни У майского казачьего полка, бывшего флигель-адъютанта Андрея Карабанова.
2
Некрасов задержался в Тифлисе, отлежав после баязетского «сидения» три недели в лазарете для поправки, потом перешел на спокойную службу по квартирмейстерской части, начальник которой, старый добряк генерал-майор Ползаков, искренне радовался тому обстоятельству, что Юрий Тимофеевич — природный русак, а — спаси бог! — не немец.
— Ведь задушили колбасники, — печалился генерал. — Служба доходная, награды сулящая, так они здесь, проклятые, ибо столов на всех не хватало, на подоконниках даже устроились. Пришел сюда первый раз, и вы. голубчик, не поверите:
— Как зовут? — Баггопут.
— А его? — Дистерло.
— Ну, а их-с? — Дидерихс.
— Кто же он? — Якобсон.
Всю немчуру генерал разогнал, и людей в квартирмейстерском управлении для службы теперь явно недоставало. Юрий Тимофеевич по наивности рекомендовал на должность инженера по ремонту казарменных зданий барона фон Клюгенау и этим навсегда испортил свою карьеру при генерале Ползакове.
— Зачем мне этот ваш Клю… Клю… — всерьез обиделся генерал. — Мне нужен Клюшкин, Плюшкин, Матюшкин и Вьюшкин.
Впрочем, все это были досадные мелочи жизни, и Некрасова мало тревожили подобные дрязги. Четко и добросовестно, ко и без любви к канцелярщине вычерчивал штабс-капитан графики воинских постоев, планировал дислокацию окружных гарнизонов.
А по вечерам, когда Тифлис наполнялся душными сумерками, шел он к себе на постоялый двор, в котором снимал комнатенку под крышей, и до поздней ночи палил офицер дорогие свечи, читая ненасытно и жадно, изголодавшись в Баязете по книгам. Из газет же, как это не странно, Некрасов наиболее внимательно следил за «Брачным листком», один раз в неделю прочитывал всю пошлятину жеребячьих откровений…
Вскоре за стенкой поселился высокий худощавый господин.
Облик господина был отменно благороден, профиль его напоминал лик древних повелителей, какие чеканились на римских монетах.
При знакомстве, которого было не избежать, соседушка назвал себя:
— Граф Плющик-Крашевский.