.. А мне спешить надо.
Далеко ль вы отсюда?
— Да нет, за перевалом стоим. — Казак повертел кольцо, сунул его на палец, осклабился: — Господская штука, на мой-то крючок и не лезет, зараза. Ну, и ладно: «винт» при мне, табак ймается, а игрушку твою девахе пошлю на станицу… Езжай с Христом!..
Легкой рысью домахали до конвоя. Четверо верховых охраняли коляску, на крыше которой лежали баулы и корзинки. Встретили казаки незнакомого офицера молча, безо всякого интереса. Карабанов с трудом выбрался из седла, подошел к коляске, и тут силы уже совсем покинули его: он вяло опустился на землю, со стоном выдавил сквозь зубы:
— Растрясло меня, братцы!
Дверца коляски над ним широко распахнулась, и он услышал голос:
— Что случилось, казаки? И кто это здесь?
Тогда Карабанов поднял лицо кверху, тихо ответил:
— Аглая, не бойся… Это — я…
Подошли казаки и, грубо похватав поручика за руки и за ноги, просунули его внутрь коляски — прямо в теплоту ее дыхания, в знакомый аромат ее духов.
Прямо — к ней.
И, разбитый до мозга костей от бешеной скачки, уже не в силах осознать своего счастья, Карабанов упал на высокие подушки и повторил:
— Это — я… Не сердись: это опять — я…
— Зачем вы это сделали? — вдруг строго спросила женщина. — Я не скрою, что рада вас видеть, но… Два года, по-моему, — срок не малый, и пора бы вам, Андрей, забыть меня и не делать больше глупостей.
С гневной обидой Карабанов пылко ответил:
— Чтобы только увидеть вас, я загнал лошадь, которой нет цены. Как вы можете?.. И если вам мало одного моего безумства, я могу совершить второе: выйти из коляски и следовать до Игдыра пешком!
Хвощинская с грустью улыбнулась.
— Узнаю вас, — ответила она. — Узнаю, увы и ах, прежнего…
Но только второе безумство, Андрей, пусть по праву принадлежит мне: я не выпущу вас из дормеза…
Карабанов посмотрел ей в лицо: оно и смеялось, оно и печалилось с ним вместе — почти одновременно. И та же вздернутая, как бы в удивлении, жиденькая бровка над карим глазом, и та же крупная родинка на левой щеке, и тот же завиток золотистых волос, который он поцелует, если… захочет.
— Ну, довольно!..
Хвощинская ударила его перчаткой по острому колену, обшитому леем, и повторила:
— Ну, довольно… Глупый. Ах, какой же вы неисправимо глупый! И неожиданный в моей судьбе, как всегда. Вот уж что правда, так это правда!..
Коляску трясло, керосиновый фонарь, привешенный в углу, мотался из стороны в сторону.
— Что забросило вас сюда, на край отечества? — спросил Андрей, понемногу успокаиваясь.
— Сейчас еду к мужу.
— Он просил вас об этом?
— О нет! Еду по доброй воле. Через Красный Крест. Харьков я оставила навсегда. Мне было там скучно… Вот еду — к мужу.
— Вы настолько любите его? — подозрительно и мрачно осведомился он.
— Грешно говорить, но пожалуй…
— Нет, — досказал за нее Карабанов и весь радостно просиял, блеснув зубами.
— А вы не смейтесь, Андрей, — заметила она с нежным упреком. — Я ведь его жена…
— А я вам писал.
Мне было очень горько знать, Аглая, что вы принадлежите другому… Почему же вы даже не отвечали мне?
— Муж советовал не делать этого.
— И вы… послушались?
— Да. Он достоин того, чтобы прислушиваться к его юв.там…
Карабанов отодвинул шторку окна. Светало. За мутным стеклом бежали лесистые увалы, вдалеке пробуждались горы. Рядом с каретой, держа пики у седел, скакали неутомимые казаки, вглядываясь в синеватую мглу.
— Я понимаю, — сказал поручик, подумав. — Но только… Ведь не я один был виноват в нашей разлуке.
Она усмехнулась:
— Я очень изменилась за эти два года. Не подумайте, Андрей, что я осталась прежней. И сейчас я бы уже не позволила вам так обманывать меня, пользуясь моей наивностью и неопытностью!
— Не надо об этом, — попросил Карабанов, — Я вас любил. Я действительно любил вас…
Ответ ее был прост и печален:
— Я вас тоже любила, Андрей, но вы такой человек, что на вас трудно положиться.
— А на него, на вашего мужа, можно?
— О да!
— Он молод, как и я?
— Совсем нет. Что вы!
— Он в больших чинах или, может, красив?
Слабо загораживаясь руками, Аглая сказала:
— Не надо… прошу вас…
— Тогда он, наверное, богат? — настойчиво выклянчивал Карабанов, мучаясь сам и мучая женщину.
— Умоляю — не надо. Зачем это вам?
— Хорошо. Я не буду…
Помолчали.
— Чей это мундир на вас? — спросила Аглая, круто переводя разговор на иную тему.
— Вы знаете, что я не ношу вещей с чужого плеча, — резко ответил поручик. — Это мой мундир.
— Вот как? Но я вас никогда не видела таким, — искренне удивилась Хвощинская. — Кто же вы теперь?
Карабанов куснул губу, отвернулся:
— Намного ниже того, кем был. И смею думать, что стал от этого намного лучше… Имею честь представиться, — и он играючи присел рядом с ней. — Казачий поручик второй сотни Уманского полка. Можете пренебрегать мной: ни серебряных труб, перевитых георгиевскими лентами, ни славных знамен — ничего нету. И все — впереди!
— Воображаю, как это интересно, — улыбнулась Аглая и, поправив складки ротонды, слегка отодвинулась.
— Еще бы не интересно, — хмыкнул поручик. — «Скребницей чистил он коня» и ел сальные свечи, заедая их пьемонтскими трюфелями. Вас это устраивает?
— А я привыкла видеть вас другим…
— Каким же? — с живостью переспросил Карабанов.
— Ну как же!.. Флигель-адъютант его величества, блистательный кавалергард лейб-гвардии… Такая карьера, такой блеск! Ох-х!..
Лицо поручика слегка помрачнело:
— Все это кончилось для меня, Аглая. Как-нибудь, не сейчас только, расскажу обо всем…
Что-то тихо застучало по верху коляски. «Кажется, дождь», — подумал Андрей и осторожно взял руку женщины в свою.
— Вы… рады? — спросил он.
— Да, — не сразу отозвалась Аглая шепотом.
— А вы помните?..
— Что?
— Тот день.