.
После взрыва, который по своей оглушительной силе не был похож на предыдущие, люди как-то невольно растерялись. Шорох в небе, оглушительный грохот, смерч осколков — все это было что-то новое в их положении.
— Откель ото? — спросил гренадер Хренов, вертя головой.
Между тем среди турок царило почти праздничное настроение:
они вместе с семьями, забрав детей и старух, рассаживались в ленивых позах поодаль от цитадели, словно перед началом любопытного зрелища.
— Принято играть свою роль, когда видишь перед собой таких искушенных зрителей, — сказал Карабанов.
Некрасов положил на плечо сотника руку:
— Я хочу предложить вам половинку чурека.
— Где вы достали такую роскошь?
— О, не спрашивайте, Карабанов: оказывается, кто-то из солдат наших побывал этой же ночью на майдане.
Они жевали вкусный чурек.
Смотрели в бойницу.
Турки смотрели на них.
— Любопытно, — заметил Андрей.
— Что? — спросил Некрасов.
— А вот… все это!..
Почти обвал, почти конец свега, в палевом едком дыму, в грохоте и пламени, лопнул первый снаряд, и стены крепости, эти древние стены, в граните сером, в мраморе розовом, эти стены покачнулись вдруг…
Карабанов стоял у стены и видел, как в медленно оседающей пыли постепенно начинают проступать перед ним очертания лица Некрасова.
— Вы живы? — спросил его штабс-капитан.
— Пока — да… Но, кажется, это последний чурек, которым я закусываю свою грешную жизнь!
— А, судьба! — отмахнулся Некрасов.
— Верно. А у судьбы — длинная седая борода, и вы меня учили каждый раз плевать ей в эту бороду…
На дворе, из-под обрушенных сверху камней и обломков стены, санитары вытаскивали воющих от боли и страха раненых. За фасами крепости раздавались раскаты вражеского смеха: турки восторженно переживали результат первого попадания.
Клюгенау в злости скрипнул зубами:
— У-у, проклятые!
— Турки-то, ваше благородие? — спросил солдат.
— При чем здесь турки? Немцы…
Потресов доложил Штоквицу:
— Третье орудие — вот главная цель их, как мне кажется. Я уже велел закидать его мешками, чтобы скрыть блеск металла, иначе им удобно целиться… Но сам я не могу отыскать, откуда ведется огонь.
— Ищите, майор, ищите…
Господин Альфред фон Крупп знал, за что берет деньги, когда продает свои пушки «сербоглотам», как он называл турок в веселую минуту. Да, международные промышленные выставки недаром отмечали высокое качество германского идола: еще один выстрел, и стена мечети осела книзу.
— Проклятая немчура! — ругался Клюгенау. — Так и жди от нее пакостей…
— Есть! — крикнули с минарета.
Где-то в отдалении, на чудовищной дистанции, среди взбаламученного моря всадников пыхнуло белым дымком.
Снова — взрыв, и еще не осели поднятая кверху земля и обломки, как Потресов велел развернуть орудие. Санитары притащили из госпиталя носилки, на которых лежал Кирюха Постный.
— Мне бы, — сказал канонир, — дозвольте.
..
И махнули рукой:
— Дозволяем!..
Отошли в сторону, чтобы не мешать артиллеристам. Кирюха, привстав с носилок, со стоном присел возле прицела. Хобот орудия дрогнул, и турки за стенами крепости снова разразились веселым хохотом.
— Пущай, — сказал Кирюха, — я свое дело знаю…
— Только попади, — умоляюще сказал Штоквиц, — и Георгиевский крест тебе обеспечен. В офицеры выведем! Человеком станешь!
Притихли и турки за стенами.
— Пали!
Снаряд улетел, и ветер донес хлопок разрыва.
— Мимо, — сказал Потресов.
Кирюху корчило от боли, а турки вдруг снова стали хохотать, но теперь они смеялись уже над ним.
— Пущай, пущай, — сказал канонир, — они мне помешать не могут… высоту прицела я взял хорошо!
Штоквиц опустил бинокль:
— Верно, не хватает дать отклонение!
Дистанция в две тысячи сто пятьдесят сажен — дистанция немалая, и это все понимали. Рысьи глаза канонира ощупали даль.
велел Кирюха подбить станок — еще ударить, правей, чуть-чуть, — так…
— Братцы… пали!
При выстреле его отшибло назад, и он сунулся ничком на носилки. Его не уносили пока. Ждали.
— Тама! — закричали с минарета.
Крупповское орудие было разбито, и турки, подгоняя своих детей, жен и старух, стали разбредаться от крепости. Спектакль закончился для них неудачно.
— Дайте еще, — велел Потресов, — две бомбы, и хватит!
— Несите меня, братцы… — Кирюха закрыл глаза. — Несите!
Штоквиц хрипло выдохнул воздух.
— Уф, вот это да! — сказал он. — Чем бы все это кончилось, я не знаю, но господин Крупп не такой уж милый человек, как о нем пишут столичные немцы!
Он поманил к себе Хаджи-Джамал-бека:
— Что в городе?
— Хорошо, — ответил лазутчик. — На майдане птичий молока много. Русский барышень гулял…
— Приготовься, — наказал ему Штоквиц сурово. — Завтра я пошлю к Тер-Гукасову еще одного человека, и ты проводишь его до Чингильского перевала.
— А кого вы думаете послать? — спросил Некрасов.
— Еще не решил. Кого-нибудь из казачья…
5
Некрасов послушал и обозлился:
— Чего не знаешь, того не болтай, вшивый!
Рассказчик смутился:
— Ваше благородие, за что купил, за то и продаю. Мне эдак-то один купец на ярманке сказывал…
— А ты не все покупай, что продают на ярмарке, — строго заметил Юрий Тимофеевич. — Паче того, у купцов наших! Они в Замоскворечье да на Плющихе пузо растят и не могут знать того, какой чудесный народ живет в Болгарии!
Хренов, недолго думая, дал рассказчику затрещину.
— Скусил? — промолвил старик.
Солдат — ничего, шапчонку поправил, утерся.
— Оно, конешно… Откуда знать-то им? Сам я тоже почти как из купцов. Коробейным делом промышлял. Но до Болгарии далече, не доходил я туды… А знать бы любопытно!
Некрасов понял, что сейчас нельзя повернуться и уйти, лучше довести разговор до конца.