10
Раненые поступали один за другим, сидели в ожидании очереди на лестницах; на полу и вдоль стен лежали умирающие, ноги санитаров скользили в крови; тут же, на двух высоких столах, Китаевский и Сивицкий оперировали людей, за этот день было извлечено уже пятьдесят восемь пуль; раненые затыкали уши.
чтобы не слышать, как тонко зыкает хирургическая пила, ерзая по живой человеческой кости.
— Вы куда, Аглая Егоровна?
— Сейчас вернусь.
— Нет, нет. голубушка. Некогда…
Хвощинская поила раненых водою с уксл сом и лимонною кислотой; в ожидании очереди солдаты сами, покоряясь необходимости, бинтовали свои раны. Наконец до госпиталя дошла весть о том, что ворота крепости забаррикадированы, гарнизон уже перешел на осадное положение.
Теперь орда была уже под самыми стенами цитадели, и пули, влетая через окна, засвистели в палатах госпиталя, добивая раненых.
Началась суматоха: вдребезги разлетались посуда и склянки, хрипели умирающие, жаркие сквозняки задували трепетные свечи.
— На пол! Все — на пол! — крикнул Сивицкий, и раненые вместе с врачами припали к земле в поисках выхода в безопасное помещение.
В эту минуту замешательства, когда люди еще не успели свыкнуться с мыслью, что они осаждены в запертой крепости, раздался чей-го голос:
— На стены, братцы!..
Тут уже не было ни приказов, ни советчиков, ни ревнителей порядка — каждый был для других солдатом, каждый был для себя генералом. Возле софитов и окон шла ретивая возня, у любой пробоины в стене копошились люди: отверстие велико — заваливали камнями, казалось узким — разбивали ломами и прикладами.
— Дураки! — завопил Карабанов на своих казаков, выбираясь на крышу переднего фаса. — Полегли здесь, как дачники, а там «крупа» уже бассейн ломает… Давай за камнями!
Вскрикивая от усилий, под грохот стрельбы, глотая пылищу раскрытыми ртами, таскали на крыши каменья. Обкладывались ими, считали деловито патроны, вертели в корявых пальцах цигарки, делились впечатлениями:
— Эдак-то ничего… Табак пока имеется…
Турки заметно ослабили огонь, продолжая окружение цитадели, хотя с каждой вновь занятой позиции спешили сразу же пристреляться. А крепостное имущество, которое не успели внести в цитадель, еще грудами лежало у ворот; и тут же, стоя сбатованными, не в силах бежать, понурили головы казацкие кони, точно укоряя своих хозяев, что их покинули.
— Дениска, — — хмуро сказал вахмистр, — иди: там твоего Беса ранило… Бьется жеребец!..
Лошади двух сотен были сбатованы на славу: хвост к голове, голова к хвосту, повода одной пропущены под ременную пахву другой; и если падала одна под пулей, то билась, бедная, в тесной упряжке, таща за собой соседнюю, и тогда начинали жалобно ржать все лошади разом, задирая головы кверху, словно обращались к казакам: видите, как нам плохо?..
Дениска вернулся обрачно, по-детски всхлипнув, сказал Карабанову:
— Спасибо, ваше благородие. Больно уж хороший конь был… Такого теперь не будет…
Ватнин отыскал Пацевича в шахской усыпальнице; сидя на гробнице жены Исхак-паши, Адам Платонович стриг себе ногти и говорил Клюгенау:
— Надо попытаться, Федор Петрович: не может же так быть, чтобы воды не было совсем. Ну, пять метров, десять метров, двадцать, но до воды все равно можно докопаться!.. Что вам, сотник? — крикнул полковник, завидев Ватнина, и в темных переходах подземелья еще долго блуждало эхо: «…отник… отник… отник!»
— Лошади гибнут, — сказал Ватнин, — добро лежит. Не пропадать же? Надобно в крепость тащить.
— Да вы с ума сошли, батенька. Не-не-не, ни в коем случае!
— Ночью, — перейдя на шепот, подсказал Ватнин, — когда стемнеет. Чтобы — охотники. Раз-раз — и в ворота! Нешто не жалко?
Ведь смешно сказать, даже котелки у казаков в казармах остались…
Жрать да пить не из чего!
— Ночью можно, — поддержал сотника Клюгенау. — Казаки — ловкий народ: они сатану из чистилища уведут, и бесы не сразу заметят.
— Ну, ладно, — согласился Пацевич, отряхивая со штанин шелуху остриженных ногтей, — ночью, господа, разрешаю…
Ватнин, ободренный этим согласием, вызвал по двадцать охотников из каждой сотни: попросился идти на вылазку и солдат Потемкин.
— А тебе зачем?
— Гардероба моя не в порядке, — пояснил Потемкин.
— А тебе зачем?
— Гардероба моя не в порядке, — пояснил Потемкин. — Надо бы турецкий «снайдер» найти, чтобы стрелять подале, да хоть барана свести у турок, а то мяса давно не ел.
И вот наступили сумерки. Враги тоже устали и, как видно, хотели освоиться с обстановкой: стрельба понемногу стихала. Ватнин велел собраться охотникам на первом дворе, в прикрытие вылазки назначили хоперцев. Ожидали, когда стемнеет совсем, чтобы рвануться из ворот, но обстоятельства сложились иначе.
— Стучит вроде кто, — сказал Потемкин.
Прислушались. Да, кто-то стучал в ворота.
— Дениска, поди-ка послухай…
Казак взобрался на груду камней, заграждавших ворота, приник ухом к старинной узорчатой бронзе.
— Эй, кто там? — крикнул он. — Ежели за милостыней, так мы по субботам подаем… В субботу зайди!
— Я тебя, нечестивца, — послышался голос отца Герасима, — узнаю по гласу смердящему… Открывай, Дениска, а то двери сломаю… Здеся не один я — с милицией… Нас много!
Ватнин тоже приник к воротам.
— Эй, батька, — посоветовал он, — перестань лаяться… Лезьте через пролом. Только тихонько… Это я говорю, Ватнин, слышишь меня?
Карабанов лежал на крыше, медленно остывающей от дневного жара. Подостлав под себя шинель, он смотрел, как разгораются в бездонной синеве чистые звезды. Казаки дернули его за штаны — поручик, всхлипнув от боли, перевернулся на живот, подполз к самому краю крепостной стены и глянул вниз.
— Только бы османы не заметили, — забеспокоился он, — а то, брат, худо им будет…
Людей с высоты почти не было видно, только по земле неслышно скользили их косо распластанные тени; вот один нырнул в амбразуру, вот другой; вот и отец Герасим, сверкнув при свете луны распятием, оттопырив зад, втиснулся в узкую бойницу.
Еще идут и еще…
— Некрасова-то, кажись, среди них нетути, — сказал кто-то, приглядываясь. — Жаль, добрый был дяденька…
И вдруг:
— Трах-тах-тах-тах-та-та… фьють-фить-фить…
Турки, подкравшись из темноты, дали по милиции плотный залп. Эриванцы кинулись назад, и Ватнин в этот момент забыл о близости врага.
— Настежь ворота! — зарычал он. — Не пропадать же им без толку!..
Желание выручить милицию бросило казаков на завал:
пятипудовые камни залетали из рук в руки, как мячики, охотники с грохотом откатили телегу, и ворота распахнулись.
— Входи, братцы!..
Несколько человек успели вскочить в крепость, но с верхних фасов дико заголосили стрелки:
— Закрой ворота… Скорей запахни… Турки!
Турецкий отряд — около тысячи редифов — вырос, будто из-под земли, с криком бросился к воротам; карабановская сотня ударила по ним дружным залпом; сверкнуло, падая в пропасть, множество расстрелянных гильз; ворота успели захлопнуть, прижали их для начала телегой, и Ватнин, устало присев на корточки, вытер пот.
— Да, — признался он, — кажись, не выйти…
Темнело. Небеса присели к земле, наливаясь тяжестью черной азиатской ночи. На окраине Баязета турки подожгли склад телеграфных столбов, и шаткое пламя бросалось под ударами ветра над плоскими саклями. Было как-то тихо и жутко. Но вот грянули отдельные выстрелы, похожие на сигналы, и тогда горы окрестностей, каждая улица и площадь майдана вдруг зашевелились от множества огоньков.