.
Карабанов, обозленный тем, что его суют в каждую дырку затычкой, направился к Латышеву.
— А я к вам, — сказал поручик, сразу усаживаясь. — Про вас вот, прапорщик, все говорят, что вы честный-честный. Что вы такой, сякой, разэтакий. Хвалят вас, хвалят. Но, по всему видать, в гарнизоне уже надоело вашу честность каждый день на хлеб мазать. Вот и выбрали меня. Может, я честен и менее вашего, но зато и менее скромен, нежели вы… Ну открывайте ваши лабазы!
Прапорщик спихнул с рук какие-то счета и расписки. Андрей тут же скомкал их и, приведя Латышва в непомерный ужас, зашвырнул их под стол.
— Это ни к чему, — сказал Карабанов. — Гарнизону нужны сухари, чтобы есть, а не мягкие бумажки, чтобы… впрочем, пардон!
Вы бы мне еще гроссбухи тут завели!.. Кто главный поставщик в Баязете?
— Саркиз Ага-Мамуков, — пояснил прапорщик, — его всегда можно в это время застать в духане.
— Ладно. Вот сейчас пойду и раскровеню ему всю морду. Вы хоть скажите, прапорщик, сколько должен весить сухарь?
— Он должен быть вот такой, — Латышев показал ладонь. — А сколько он должен весить — не знаю.
— Послушайте, юноша, — произнес Андрей с укоризной, — ведь мы с вами офицеры, получаем жалованье, мы не подохнем с голоду.
А солдат живет тем, что ему дадут. Какой же вы офицер, если так плохо заботитесь о солдате?.. Стыдно!
Хлопнув дверью, поручик ушел, Карабанов теперь даже был почему-то рад, что ему доверили это дело. И, подходя к духану, весь внутренне сгорая от страшной злости, он выглядел спокойным и решил быть отменно вежливым.
Самое главное на Востоке — вежливость: можно говорить и делать что угодно, но — вежливо…
— А кто здесь господин Саркиз Ага-Мамуков?
5
Солдатский сухарь — святыня:
в обозе — ни одного колеса!..
Приказ Гурко 1877 года
Ага-Мамуков сидел, поджав толстенькие ножки, на пышной подушке. Нос у него был унылый, зад толстый, словно у раздобревшей бабы, глаза кроткие и выпуклые, как у доброй коровы, которую мало бьют и много кормят. Он пил душистый чай и мурлыкал. Настроение у него, видать, было неплохое.
Карабанов присел рядом, тоже попросил чаю.
— Господин Ага-Мамуков, — сказал он с легким поклоном, — вы, кажется, имеете честь быть главным поставщиком баязетского гарнизона?
Польщенный маркитант заворковал что-то, как сытый голубь перед голубицей.
— А я, — продолжал Карабанов (впрочем, удивляясь, сам себе, что еще не сунул кулаком в эту жирную морду), — имею честь принимать у вас продовольствие для баязетского гарнизона.
— Но высокосановитый Латышев…
— Высокосановитый Латышев, — спокойно соврал Карабанов, — отдается Пацевичем под суд за то, что брал взятки с честных маркитантов.
— Ай-я-я-яй, — запечалился Ага-Мамуков, — такой молодой и красивый человек, а уже… Кто бы мог подумать!
— Да, вот так, — крепко закончил поручик. — А сейчас пройдемте на склад и проверим наличие провизии.
По тому, как затягивал свое чаепитие маркитант, Андрей догадался, что он просто не хочет вести его на склад, где, очевидно, Латышев не был ни разу. Однако господин поручик был вежлив, похвалил скромность здешних нравов, отметил радость знакомства с Ага-Мамуковым, о женщинах он говорил как о лошадях, подробно разбирая все их достоинства, и маркитант снова замурлыкал.
«Двести рублей возьмет», — думал он, прищелкивая языком.
На складе оказалось лишь несколько мешков сухарей — и все.
На вопрос Карабанова, где же остальные запасы провизии, АгаМамуков весьма мудро ответил, что они находятся в Игдыре.
Поручик вспорол мешок, взял один сухарь: он был действительно, как говорил Латышев, величиною с ладонь.
Решив действовать наугад, Карабанов бросил сухарь на чашку весов.
— Господин Ага-Мамуков, — сказал он, поманив маркитанта пальцем, — идите-ка сюда… Вы видите?
— Сухарь вижу. Хороший сухарь. Сам бы съел!
— А вы видите, что сухарь-то не тянет?
Маркитант попался на эту удочку, — сухарь действительно не тянул положенного веса, но господин Ага-Мамуков оказался прожженным наглецом: он отломил от другого сухаря ломоть и бросил его на весы.
— Вот, теперь хорошо, — сказал он, подумав про себя: «Триста дать надо… Затем и придирается!..»
— А когда же будут доставлены остальные запасы провизии из Игдыра? — спросил Карабанов.
— Ишачка больная. Совсем мал-мал.
— До ишаков мне нет никакого дела, — строго сказал Андрей, и Ага-Мамуков мысленно подарил ему еще сотню рублей. — Командование армии платит вам деньги, и вы должны честно выполнять свои обязанности. А сейчас — следуйте за мною.
Проходя мимо конюшен, Андрей снял с гвоздя моток веревки, и они прошли в крепость.
— А зачем веревка? — интересовался Ага-Мамуков, забегая вперед, чтобы заглянуть поручику в лицо.
Карабанов провел его в пустую комнату цитадели, под высоким потолком которой пролегала железная балка с крюком. Зацепив конец веревки за крюк, Андрей вежливо осведомился:
— Господин Ага-Мамуков, вы, кажется, присутствовали в крепости, когда мы вешали муллу, который пытался вредить нам? И вы, наверное, успели рассказать своей жене, как смешно дрыгал ногами этот султанский прихвостень?..
Неожиданно выяснилось, что Ага-Мамуков плохо знает русский язык и ничего не может понять из того, что толкует ему Карабанов.
— Я вам объясню, поймете, — утешил маркитанта Андрей. — Все это делается очень просто: сначала вяжется петля, вот так…
Потом петля накидывается на шею, вот так… Видите, как все просто? А затем петля затягивается таким образом… Но я вас, господин Ага-Мамуков, решил повесить иначе. Вот, смотрите, как это будет…
Он зацепил его за ноги и вздернул вниз головой к потолочной балке. Руки Ага-Мамукова, хватая воздух, не доставали пола.
Андрей закрепил веревку и присел на корточки, смотря в посиневшее лицо маркитанта.
— Вам так удобно, господин Ага-Мамуков? — вежливо осведомился он. — Вы знаете, русский солдат не всегда ест сухари. Он такой избалованный, что ему иногда захочется кашки. Да… Он настолько развращен в еде, что употребляет в пищу даже горох и капусту. Иногда он не прочь выпить и водочки… Я пойду, а вы пока подумайте над этим.
На прощанье поручик его раскачал.
— Ву-у-уй… Ву-у-уй, — завыл ворюга, маятником летая от стенки до стенки; но Андрей, не обращая внимания на его вопли, ушел и закрыл дверь на ключ.
Когда он закуривал папиросу, концы пальцев у него тряслись от негодования и бешенства. На заднем дворе крепости ему встретились Клюгенау и Потресов.
— Что вы тут делаете, господа? — спросил он.