Дверь снова распахнулась — без стука, но с громким хлопаньем. Хлопал крыльями ректорский коршун, рвавшийся из цепких рук Клинча. В клюве птица сжимала полупридушенного ухогорлоноса.
В клюве птица сжимала полупридушенного ухогорлоноса.
— Вот! — объявил завхоз. — Пернатый расхититель школьного имущества. Привет, Сен! Что, опять на подвиги потянуло?
При слове «подвиги» Бальбо затрепетал и жадно выпятил уши.
— Отпустите птицу, — попросил пеликан, — это я послал ее за ухогорлоносом. Вдруг Каменный Философ действительно сказал что-то такое.
Клинч разжал пальцы. Коршун бережно положил добычу к ногам Югоруса, каркнул в сторону отставного майора и юркнул ректору в рукав мантии.
— Воспроизведамус! — скомандовал пеликан.
Записывающе-воспроизводящее существо встрепенулось, беззвучно прокашлялось и произнесло голосом Каменного Философа:
— «А? Что? Какой еще герой? Иди отсюда, пацан! Да хоть к ректору! Он тебе покажет героя…»
Далее послышался виртуозный храп.
— Толковое пророчество, — сказал Мордевольт. — Ну что, уважаемый литератор, убедились?
— О, да! — воскликнул Бальбо. — Все, как предсказал высокочтимый Кладезь Мудрости и Источник Философии: я пришел в кабинет ректора и обрел там возжажданного героя!
С этими словами кругленький гость ткнул пальцем в сторону Сена, и, если бы не Черная Рука, державшая героя за шкирку, его бы ткнули в ответ кулаком[40].
— Все сходится, — счастливо произнес Бальбо. — Неукротимый нрав, пылкость, неудержимость… Да что я буду вам объяснять, о могучие кудесники! Ведь вы сами только что величали прекрасного отрока героем и звали его к новым подвигам!
Клинч, который еще не понял, в чем опасность, согласился:
— Конечно, герой! Как он с мисс Сьюзан танцевал! Во время битвы с хочугами!
— Битва! — Бальбо едва не запищал от радости. — С кем битва?
— С хочугами, — не обращая внимания на яростное подмигивание ректора, пояснил Клинч. — Это такие твари из параллельного мира. Сен их голыми руками придушить собирался.
— С голыми руками, — прошептал Бальбо, — на Кошмарных Тварей из Другого Мира…
Лужж мигал так усиленно, что у него начала дергаться щека.
— Подумаешь, твари, — сказал Клинч, — вот разъяренная Канарейка… пардон, профессор МакКанарейкл — это действительно кошмар… А что с вами, Югорус?
— Веко прищемил, — ответил Лужж. — И хватит об этом, пора расставить все по своим местам. Мальчика — в успокаивающую ванну, ухогорлоноса — к постаменту Философа, Рюкзачини пусть идет… куда хочет, а вы, Уинстон, подумайте хорошенько над нашей проблемой…
— Не хочу даже думать, — сказал Мордевольт.
— А в чем проблема? — спросил Клинч.
Тут ректор сорвался, и, распугав своих птиц, разразился длиннющей тирадой, в которой изложил проблему Открытого урока по немагическим дисциплинам.
— А в чем проблема? — повторил Клинч. — Дайте мне этих бездельников, я за три недели научу их уму-разуму.
— Но это же профанация! — крикнул Мордевольт.
— Да еще какая, — важно кивнул Клинч.
Урок физики
Сен лежал в успокаивающей ванне Архимеда-Ньютона. Здесь не было ни валерианы, ни пустырника, ни ромашки, зато сверхвязкого магического глицерина было навалом. Как только мальчик делал резкое движение, глицерин густел, удерживал неудержимого героя и мягко поглаживал по щеке, приговаривая:
— Ничего, ничего, обойдется!
— Конечно, обойдется! — отвечал мальчик. — Не будет ему книги, где я совершаю подвиги.
— Как же не быть, — возражал Бальбо, примостившийся рядом с ванной на скамеечке. — Пять глав уже есть.
И шестая была не за горами: хоббит строчил не переставая, подложив под пергамент толстенный словарь Близа[41] и время от времени сверяясь с собственной фантазией.
— Пять глав уже есть.
И шестая была не за горами: хоббит строчил не переставая, подложив под пергамент толстенный словарь Близа[41] и время от времени сверяясь с собственной фантазией.
Зачем Бальбо сидел рядом с Сеном, мальчик не понимал — все попытки рассказать, что единственный подвиг Аесли заключался в танце с МакКанарейкл, ни к чему не приводили.
— Да ты слушаешь меня или нет! — Сен снова попробовал выпрыгнуть из ванны, но на него нежно и неодолимо подействовала вталкивающая сила[42], равная силе, с которой он рвался наружу[43].
— Очень внимательно, Севен, — пробормотал Рюкзачини, не отрываясь от пергамента.
— Если ты сейчас же не остановишься и не выслушаешь меня, я… я… я сам напишу свои мемуары!
Бальбо немедленно остановился. Остановился весь — от руки с гусиным пером до застывших зрачков.
— Ха, мемуары! — наконец сказал он. — Я издам свою книгу раньше и твою сочтут плагиатом… Ладно, Стоун, я тебя слушаю. Но предупреждаю — если окажется, что Великий Герой отказывается из скромности, то меня уже ничего не остановит. Скромность — это последнее качество, которое дополнит сокровищницу твоих достоинств.
Мальчик вздохнул и закрыл глаза. Пластмассовые уточки, которых Лужж напустил в ванну для дополнительного терапевтического эффекта, заколыхались на глицериновой поверхности.
— Порри с Гаргантюа вдвоем отбивались от хочуг кухонным инвентарем. Дуб Дубль победил хочуг мешком с манкой. Кисер вывел Рыжика из зоны первого удара. Мергиона с Рыжиком выманили хочуг обратно за Границу миров. Это они герои! Про них и пиши. А про меня — не надо. Не хочу.