— У тебя, Сергей, не мочевой пузырь, а прямо?таки нефтеналивной танкер, — заметил Дуппель, посасывая остатки лимонной дольки. — Судя по затраченному времени.
— В следующий раз тебя с собой возьму, — раздраженно отозвался я.
— Ну вот — опять ты грубишь, — мученически морщась, констатировал Дуппель. — Напрасно ты это, Сережа…
— Это я — то грублю! — возмутился я. — Вы тут уголовщиной занимаетесь, а я вам слова не скажи! Мало того, что меня насильно затащили и здесь насильно заперли, так вы же еще мне братишку до смерти испугали! И вообще — что вам от меня надо?! Что мы тут собрались: бутылочку на троих раздавить и побазарить малость, только и всего? Что вы ко мне с родинкой этой пристигались?! Ну не родинка это, ну татуировка, ну и что?! Знак, что ли, это масонский или как?
И Ольгред, и Дуппель одновременно весело уставились на меня. Похоже, я их основательно рассмешил.
— Татуировочка, значит… — усмехнулся Ольгред. — Ну?ну… Ты давай садись, — кивнул он на недавно покинутое мною кресло. — Прими стопаря, пригаси эмоции и поговорим толком…
— Нет бы с этого и начать, — буркнул я и осушил оставленный для меня стакан. (Помирать — так с музыкой…) — И еще — можно бы было начать с того, чтобы познакомиться… Представиться, кто такие.
Ольгред благодушно откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать, как тают остатки льда на дне его стакана. Я, стараясь не скривить физиономию, закусывал лимоном.
— Представиться, говоришь? — осведомился он. — Это несложно. Будем знакомы — капитан Ольгред к твоим услугам. И Советник Дуппельмейер…
— Сергеев, — мрачно ответствовал я. — Сергей Сергеич. Можете смеяться… А вас самих, кстати, как по фамилии?отчеству? И какого флота ты капитан, а ты кому советник?
Капитан и Советник вяло рассмеялись.
— У нас без фамилий. И без отчеств. Настоящее имя у человека одно. И у тебя тоже одно. Только тебя заставили забыть.
— До встречи с вами, господа хорошие, — возразил я, — никто и ничего не заставлял меня делать… разве что в детстве — на горшок проситься…
— А вот это уже, прости, твоя иллюзия, Сережа, — улыбнулся Ольгред.
— Ты в армии не в тех частях служил, где народ дурака валяет… В других, в других, Сереженька. — Он похлопал по лежащей на столе папочке. — Да и потом — недавно совсем — кто?то что?то тебя заставил сделать. Например, забыть кое?что важное. Ты и забыл. Вижу — честно забыл. Придется вспоминать. Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
— Давай расскажи?ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя завелась?появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо всем думаешь… Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, — он постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, — на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, — он кивнул на стакан, — закуси и поехали.
Я допил «Тичерс» (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот, развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал — устно и письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про бабку?эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго?Восточной Азии — сначала геологом на контракте, потом — преподавателем, а под старость — специалистом на гранте.
Дуппель — точнее, теперь уже Дуппельмейер — долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое?где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом — цунами — полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер — наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все?таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди…
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими?то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.