— в дождь бы я просто не взлетел.
— Послушай, — сказал Сиглет, — отдай его мне.
— Кого? — не понял я.
— Ключ. Ключ от крыши. Он тебе все равно уже ни к чему. Я не знаю, почему он так говорил — может он видел то, что лежит впереди… Как бы там ни было, но он был прав. Я положил ключ на подоконник, Сиглет накрыл его ладонью:
— Спасибо. Я кивнул и мое отражение в стекле послушно повторило мое движение.
— Ты посмотри какое солнце — будто лето вернулось… В такие дни хорошо выбирать дороги… Я опять кивнул. Он опять был прав — за одним исключением: дорога была выбрана. Я сделал шаг назад и пошел к лестнице не говоря ни слова и не прощаясь. Попрощался он:
— Послушай… Я обернулся.
— Послушай… Если ты вдруг почему?то решишь сюда вернуться… Я не представляю себе зачем, но вдруг… Если что — ключ будет под ступенькой. Он проговорил это не отвлекаясь от созерцания и когда он замолчал, я подумал: сказал ли это он или мне послышалось. Я спустился в вестибюль — он был пуст. Все четыре двери школы были открыты настежь, совсем как в тот день, когда мы переступили впервые этот порог. Сделав несколько шагов, я вышел во двор. Смотритель печей и кастельян о чем?то беседовали у второй колонны, а ректор сидел на цоколе памятника, подставив лицо утреннему солнцу. Я вдохнул полной грудью — воздух был свеж и влажен, и я чувствовал: достаточно тверд, чтобы не дрогнуть под крыльями. И я побежал. Краем глаза я видел, как кастельян и смотритель прервали разговор и с удивлением посмотрели на меня. Они не могли предположить, что побег может начаться с обыкновенного бега. Я бежал, чувствуя грудью упругость воздуха. Когда я пробегал мимо ректора, я развел руки в стороны и начал подпрыгивать. Прыжки становились все выше и дальше — у меня получалось! Здание оканчивалось — дорожка шла прямо, чтобы через десять саженей упереться в Поле. Вправо отходила тропинка на кладбище, и сначала я хотел свернуть на нее, но вдруг почувствовал, что мне вполне хватит и короткой дорожки. Я бежал почти не касаясь земли — тело становилось все легче, бег — быстрее, воздух жестче. Я ударился в поле, оно спружинило и отбросило меня — но уже птицей. Я летел! Крылья били воздух — я пытался вытолкать себя как можно выше. Трое во дворе бежали мне навстречу, растопырив руки. Но я еще раз взмахнул крыльями и прошел над их головами. Высота набиралась плохо — я был слишком слаб. Едва поднявшись выше труб, я понял, что дальше так не могу — долгое отсутствие практики давало знать. Я парил, скатываясь все ниже и ниже. И когда мне уже казалось, что бегство обречено, я почувствовал восходящий поток. Всего несколько взмахов и поворотов и я был уже выше створа Поля. Вверху бушевал ветер, и горизонт был во тьме — надвигался дождь. Я взмахнул крыльями и уходя в небо прокаркал тем, кто остался внизу:
— Я вернусь! И мне показалось, что в шуме ветра я услышал голос ректора
— А как ж?ж?же…
III
Но дождь все же догнал меня.
Некоторое время мы летели вместе — я и облака, что расстилались подо мной будто ковер. Я летел пока хватало сил и упрямства, и к тому времени, когда понял, что больше не могу, покрыл миль двести. Может я пролетел бы дальше, но ветер переменился и уже толкал меня назад. Над облаками ярко светило солнце, но его лучи почти не грели. И я рухнул вниз, в просвет меж облаков, туда, где лил дождь, туда, где должна была быть земля. А внизу холодными нитями дождя хлестал ветер. Молнии вдребезги кололи небо. Я вымок за несколько мгновений, а воздух кружил меня будто в огромной карусели. Здесь не было других направлений, кроме вниз: я падал, чувствуя, что перестаю быть птицей. Но я успел, хотя превратился в человека, еще не коснувшись земли. Ноги увязли в грязи, и сделав по инерции несколько шагов, я рухнул лицом в грязь. Я не знаю, сколько я лежал под дождем — может быть слишком долго. Но сил двигаться дальше уже не было. Все тело болело, стук сердца превратился в ровный гул. И я лежал, чувствуя как по мне льется вода, превращая землю вокруг меня в жижу. Уже потом я узнал- здесь уже начиналась осень. Опять осень. Я все же поднялся — сперва на четвереньки, потом на колени, затем с коленей на ноги. Здесь не было перекрестков, ни даже дороги. Только поле, пока хватало взгляда и лишь на севере виднелась полоса леса. Я пошел против ветра — во первых есть у меня такая привычка. А во вторых, как я говорил, ветер дул туда, откуда я прилетел. Через пару миль я нашел себе одежду — содрал ее с пугала. Она пропахла сеном и была такой же мокрой, как и я. А уже перед самым заходом солнца, у меня была крыша. Небольшая халабуда в четыре стены по пять шагов каждая. Не знаю, кто ее поставил, может тапер или бортник — но сейчас она была пуста. Вдоль одной стены стоял топчан, под которым были уложены дрова. В камине, сложенном из булыжников, было немного пепла, но он был холоден как слова судьи. Я сложил дрова в очаг — ночь обещала быть холодной. Огнива не было и у меня долго не получалось поджечь дрова — полет и поход под дождем выжали меня как галерного гребца. Сначала с пальцев срывались только мелкие искры, но потом пропали и они. Чтобы немного отдохнуть, я прилег на топчан… и мгновенно провалился в сон. Проснулся я глубоко ночью — от холода. Теперь хватило одного жеста, чтобы поджечь дрова. Я стянул с себя мокрую одежду и развесил ее под крышей. Камин сильно дымил, но давал главное — тепло. Я опять заснул — а что оставалось делать.