— Впрочем, это неважно… Где вы устроились?
— В бараках.
— Это плохо… Не самое плохое место в этом мире. Но там сейчас, наверное, холодно. Можете переехать в южный форт. Условия там не лучше, но многим спокойней. А вообще бы я посоветовал бы вам съехать в гостиницу где?то в центре. Дерут здесь по?божески… В общем отдыхайте…
По совету майора, я съехал из казармы в тот же день. Но я не стал перебираться в форт или в гостиницу. На самом краю города я снял комнату с полным пансионом. Это было чуть дороже, нежели комната в гостинице, но многим удобней. Небольшой деревянный домик задним двором выходил в поле. В его комнатах было тихо — совсем не так как в беспокойном центре. Моя комната размещалась в веранде. В нее можно было попасть как из дома, так и с улице, через невысокое крыльцо. Пожалуй, единственным недостатком было то, что комната не отапливалась. Но меня это беспокоило меньше всего — в любом случае я не собирался оставаться здесь до холодов. Домом владела сухонькая старушка лет семидесяти. Она ложилась спать ровно в восемь, впрочем не возражая против моих ночных бдений.. когда я просыпался, она уже во всю хлопотала по дому и я чувствовал некое чувство вины от того, что я до сих пор в постели. За время моего пребывания, раза четыре я выбирался за город, прятал одежду и взмывал в небо. Только один раз я летал над городом. С высоты он был таким же как и вблизи — маленьким и грязным. Спускаться ниже я не стал — он мне уже успел надоесть. Остальные разы я направлялся к востоку. От города я отлетал не так уж далеко, но с высоты были видны горы, из?за которых каждый день вставало солнце, горы, к которым ушел отец. Я летал над лесом, пытаясь рассмотреть хоть что?то, увидеть хоть какой?то знак, а может быть даже встретить гонца с перевалов. Но за кронами нельзя было даже рассмотреть дорогу, которая — я знал — вилась меж деревьев. Вершины гор были окутаны тяжелыми тучами и с каждым моим полетом они спускались все ниже. И еще — это было не спокойное небо моего детства, беззаботное небо, в которое я впервые взлетел. Земля ощетинилась войной, и небо стало другим. Внизу, по дорогам лязгала броня, в вышине звезд, чертя знаки новых бедствий неслись кометы. Мне казалось, что южный ветер доносит звуки далеких баталий, с севера веет холодом, надвигающейся зимы. Восток пугал неясной угрозой, на западе висела луна, более похожая на лик покойника, нежели обычно. И я спускался на землю Но ниже тоже не было покоя. По склону над рекой я возвращался в город. На другом берегу, петляла меж холмами дорога, по которой я прибыл в этот город. Из?под склонов били десятки родников, что разбивали пойму на множество лоскутков. Вода в источниках была холодная и чистая — я купался в них после полетов и у меня сводило зубы от свежего утреннего ветра. Несколько родников било из?под холмов, на которых располагалось кладбище. В первую свою вылазку я заблудился в камышах и по склону поднялся к дальнему краю погоста. Могилы здесь были совсем старые — побитые непогодой и временем, запутанные рогозой и акацией. Я пошел по изрядно заросшей аллее. Это кладбище, как и все остальные чем?то напоминало плохую пародию на плохой город. Склепы?дома разной архитектуры и времени то лезли друг на друга, то будто бы фамильные особняки, укрывались в зарослях жасмина. Аллеи?улицы разделяли кладбище на неровные кварталы. Я брел по аллеям сверяясь по датам как по указателям. Могилы, будто верстовые столбы мерили время: здесь покоится человек, что умер от холеры ровно за полторы сотни лет до моего рождения. А вот каменная дева же лицом скорбит над кем?то, кто был важным старцем, когда мой дед собирался на свою первую войну. Разве у каменной скульптуры может быть другое лицо, кроме каменного? Глупые люди — разве камень может скорбеть по человеку? Может, они поручают скорбь камню, потому что нет скорби в их каменных сердцах? На углу двух аллей за оградой лежали двое под одной почти квадратной плитой песчаника. Я остановился, пытаясь рассмотреть, что там написано.
Я остановился, пытаясь рассмотреть, что там написано. Но дождь вышелушил краску и я так ничего и не узнал, кто под ней покоится: брат и сестра, жена и муж… Люди умирают — а как иначе? Я не верил и не верю в жизнь после жизни. Предназначение, Высший Смысл — это нечто непонятное и размытое. С адом все ясно — я в нем живу, а вот с Высшим смыслом столкнуться не довелось. Печально другое — мало кого смерть оповещает о своем приходе заранее. И вот люди живут, строят планы, мечтают наконец. И умирают. Умирают, гибнут, их убивают — да мало ли… Но что случается с мечтой? Неужели она тоже гибнет? Или ее хоронят заживо на глубине двух саженей?.. Весь следующий квартал был обнесен единой оградой. Могилы были совсем не новые, но поправленные и ухоженные. Ближе к дальнему углу были видны свободные места, хотя рядом хоронили довольно плотно. Я перешагнул через ограду и прочитал надпись на надгробии. Под ним лежала молоденькая девушка, почти девочка — в день смерти ей еще не исполнилось шестнадцати. Я посмотрел на могилу рядом. Мне показалось, что здесь какая?то глупая ошибка, что мне померещилось. Я шагнул к другой плите, потом к следующей и еще и еще… Но ошибки не было — мне ничего не привиделось. Здесь были только покойницы и их объединял не только примерно одинаковый возраст, но дата смерти. Везде стояла одна и та же дата. Когда, год назад, вражеская конница прорвала фронт и ворвалась в наш лагерь я вышел из палатки с саблей в руках и добыл себе в том бою коня и первую рану. Испугался я уже потом, в лазарете, когда врач вырывал у меня из рук оружие. Сабля была при мне, но мне стало страшно. Я хотел кричать, но сдержал себя, боясь, что мой крик скроет что?то иное. И я побежал, спасаясь от страха, будто от него можно было сбежать. Кажется, я никогда так не бегал ни до, ни после этого. Я бежал, пока хватало сил и дыхания…
Следующее, что я помню — как я споткнулся на крыльце своей квартиры. Я зацепился носком за порог и чуть не растянулся на полу. Хозяйка была в зале, она сидела за обеденным столом и перебирала крупу. От грохота она вздрогнула и оторвавшись от работы, спросила: