— Вас что?то испугало? Хорошее дело — имперский офицер испугался покойников…
— Да нет, все нормально, бежал, запыхался. У вас ничего попить нет?
— Квас, кисель овсяной…
— А покрепче? Старушка покачала головой:
— И все?таки вас что?то испугало. Я пожал плечами — спорить с ней не было смысла, тем более, что она была права. Присев за стол, я сказал:
— Кваса, если можно… Старушка сходила в ледник и вернулась с кувшином ледяного кваса и куском сыра:
— Поешьте немного, — она села напротив и сложив руки на столешнице, пристально смотрела мне в лицо. У меня нет никаких табу относительно приемов пищи в присутствии других лиц — в казарме такие заблуждения отбивают раз и навсегда. Но от ее взгляда мне стало не по себе — я пытался сосредоточится на еде, но ничего не получалось.
— Бедный мальчик, — проговорила она наконец.
— Простите?
— Сколько вам лет?
— Семнадцать. А что?
— И давно в солдатах?
— Я не солдат, я- офицер… Полтора года в частях, до этого — четыре года училища. Она сочувственно покачала головой:
— Армия сломала вашу жизнь.
— Ну почему же? Довольствие за государственный кошт, хорошее жалование, карьера, ранняя пенсия, наконец…
— И похороны за кошт казны. У вас есть еще что?то, кроме этой войны? Семья, дети, любимая. Та, к которой можно вернуться?
— Нет, — ответил я.
— И что вас гонит по миру?
— Я давал присягу…. Я встал из?за стола и одним глотком допил квас.
Я встал из?за стола и одним глотком допил квас. От ледяной жидкости защемили зубы, но я был не в силах продолжать этот разговор.
— Спасибо…
— Будете отдыхать?
— Сегодня пятница? Старушка утвердительно кивнула.
— Тогда мне надо съездить в город… Я вышел из дому и пошел на конюшню. Седлая коня, я на секунду остановился и посмотрел на правую руку — на месте ли родинка. Она была все там же — на первой фаланге указательного пальца — а куда ей деваться?..
Той весной я приехал домой на каникулы, чтобы подготовиться к экзаменам. Но за книги я почти не брался — я упивался свободой, от которой уже почти отвык в училище. Я ложился спать глубоко за полночь, чтобы проснуться почти в полдень. Почти каждый день я седлал коня и выбирался в леса или мчался по полям. Однажды, вернувшись с прогулки я застал в конюшне Халека. Он валялся на сене, пытаясь настроить лютню. Расседлать коня он мне не помог — вообще среди слуг он занимал особое положение и брался только за те дела, которые его интересовали. Он был неплохим музыкантом, сильным бойцом. Говорили, будто он маг и бывший кондотьер, за голову которого вроде где?то была объявлена награда. Щипая струны он проговорил:
— Кстати, Дже, ваш отец просил, чтобы вы привели себя в надлежащий вид. Сегодня будут гости…
— Какие гости? Халек промолчал, терзая инструмент. Когда я решил, что мой вопрос проигнорирован, он издал особенно мерзкий звук и бросил:
— Генерал Гра … Забыл дальше… С дочерью. Затем повернулся к стене, всем своим видом, показывая, что я ему неинтересен. Генерал прибыл в полдень. Из окна своей комнаты, я видел как из остановившийся кареты вышел высокий, чем?то похожий на волка военный. В левой руке он держал огромную папку, в каких обычно перевозили карты. Другую руку он подал в карету. Помогая выбраться из кареты своей спутнице. Мой отец сбежал по леснице навстречу гостям. И тут я увидел ее. Еще не рассмотрев ее как следует, я понял, что пропал. Если бы в тот момент меня спросили, не влюбился ли я, я бы ответил отрицательно, согласившись про себя. Потом я часто вспоминал тот день, пытаясь понять, что со мной происходило. Да нет, вряд ли то было любовью — тогда я не умел ненавидеть, а значит и любить. Но что?то было… Дальше был обед. Нас посадили вместе, но я старался даже не смотреть на нее. За столом мы обменялись только несколькими фразами. Когда подали десерт, я бросил слуге:
— Торт мне не класть.
— Почему? — удивилась она
— Не люблю сладкого , ответил я.
— Говорят, что сладкое любят добрые, стало быть ты — злой.
— Да, — согласился я, — я — злой Обед подходил к завершению, когда отец сказал мне:
— Дже, сынок, будь так добр, развлеки нашу гостью. У нас с генералом дела безотлагательного свойства… Они ушли в кабинет отца, прихватив папку с картами и плотно закрыв за собой дверь. Потом я часто задумывался, что было в той папке, но потом решил, что это не так уж и важно. Планы наших отцов не сбылись, и быть посему… Сперва мы гуляли по дому. Я показал ей библиотеку, потом картины, которые собирала моя мать… В зале висела коллекция отцовского оружия Им никогда не дрались — оно было скорей украшением. Я вынул из ножен бастард — полутороручный меч. Он был довольно тяжел, но я попытался закрутить мельницу одной рукой — иногда у меня так получалось, хотя потом ныла спина и болела рука. Но я сделал только один оборот — щеки рукояти были плохо притянуты и под крестовину затянуло кожу с пальца. Меч пришлось опустить — было довольно больно. С пальца на ковер ручной работы уже капала кровь.
— Ты поранился, — сказала она.
— Пустяки…
— Дай посмотреть Я послушно протянул руку.
— Пустяки…
— Дай посмотреть Я послушно протянул руку. Она слизнула с пальца выступавшую кровь.