— Смотрите?ка, кто?то еще выбрался… — сказал кто?то. В воздухе загорелся огонек — один из них был магиком. Он стоял за спинами остальных. Я стал в третью позицию. Ответом мне был лязг стали, извлекаемой из ножен.
— Нет, — проговорил магик, — будем брать живым… Я улыбнулся и закрутил мельницу, сделав им шаг навстречу — сдаваться я не собирался. Солдаты начали заходить меня с двух сторон. Но магик проговорил:
— Избавьте меня от этого… Я понял, что это значит и побежал на него. Между нами было шагов десять, но я смог сделать только один. Сабля вдруг стала тяжелой и я рухнул лицом в черную траву.
Умирать лучше днем. Я повторяю эти слова раз за разом, но понимаю, что смерть вольна приходить без приглашения. В свете свечей все кажется неимоверно тяжелым и в то же время хрупким. Длинные тени ложатся на полы и стены, переплетаясь с тьмой. В полумраке расстояния кажутся больше, углы -темнее, направления -размытыми. Воображение рисует всяких химер, что тянут свои щупальца к нам из Великого Ничто. Мы боимся темноты, потому что знаем — в темноту уходят навсегда. Но не всегда у умирающего есть шанс выбрать время своего ухода. Вечером убивает страх перед нарождающейся ночью, кровь стынет в холоде ночи, успокаивая сердце навсегда. Блаженны умершие на рассвете — борьба с тьмой съела все их силы и душа уже не в силах вынести радости. И только днем смерть легка и чиста. Я еще жив — смерть мне еще предстоит. Я знаю: смерть, это то, что случается со всеми. Говорят, перед смертью вспоминают всю свою жизнь. Потом я много раз пересекался со смертью, но всегда вспоминалась только та ночь. Тогда я не хотел умирать, пытаясь дожить до рассвета. Я даже не думал, что утро может быть хуже ночи. Я верил — умирать лучше днем.
Полноту нашего разгрома я понял лишь утром.
Полноту нашего разгрома я понял лишь утром. Я сидел у окна. Мои руки были спеленаты за спиной так, что я не мог пошевелить и пальцем. Я не видел их и даже не чувствовал. Я вообще не был уверен, что они у меня были, но ведь что?то там было связано. За окном была та же деревня, что и вчера. Но сегодня они не была нашей. Улицы хранили следы ночного побоища, и крестьяне из?за оград смотрели на солдат. Мое пробуждение было тяжелым и насильственным. Меня растолкал какой?то солдат и повел на допрос. Хотя о том, куда и зачем меня повели, я узнал когда напротив меня расположился их гауптман. Он поставил на стол оловянную кружку с отваром, потом из своей тубы вытащил походный писчий прибор, и бумаги. Его бумаги были в большинстве своем пусты и он, вытащив перья и открыв чернильницу принялся подготавливать их к заполнению. Наконец, гауптман закончил приготовления и начал со стандартного вопроса:
— Что за часть? По уставу я имел право выдать на допросе свое имя и номер части. Но почему?то мне было наплевать на уставы и я решил, что буду отвечать на то, что посчитаю нужным. Умирать не хотелось вчера ночью, когда я дрался, сегодня пришла какая?то апатия и больше всего я боялся унизиться.
— Вторая отдельная регийская хоругвь, — ответил я с неохотой.
— А вы одеты…
— Я не успел получить униформу…
— Ладно, поверим… Ваше звание и полное имя…
— Лейтенант Дже… — я задумался. Настоящей фамилии говорить не хотелось. Я вспомнил Тронда, но тут мне на ум пришло другое, и я сказал: Кано. Лейтенант Дже Кано, командир хоругви… Гауптман удивленно поднял глаза:
— А сколько вам лет… Я подумал, что имею право ответить на этот вопрос.
— Семнадцать.
— Вы молоды даже для лейтенанта, даже для командира бандеры… Не говоря уже об хоругви.
— Я принял командование уже после окружения. Мой собеседник пожал плечами:
— Да, ладно, какая разница… При обыске мы не нашли шифроблокнотов?..
— Их приказал сжечь еще прошлый командир.
— Замечательно. Я так и думал. А шифровальщик?..
— А шифровальщик погиб.
— Погиб или умер?
— Погиб. Было еще дюжина вопросов — иногда я говорил правду, иногда полу правду, иногда нес полную чушь. Было видно, что бумаги заполнялись для проформы и особого значения не имели. Наконец, гауптман черканул что?то в своих бумагах, затем пересыпал их песком и сложил в тубу. Потом посмотрел мне в глаза и спросил:
— Скажи мне — а на что вы вообще надеялись, когда шли на прорыв?
— На победу. — ответил я. Он рассмеялся, но ничего не сказал. Лишь поднявшись из?за стола и одеваясь, он продолжил:
— Вообще?то мы имеем приказ, уничтожать не сложивших оружия, немедленно без суда и следствия. Но относительно таких как ты, я имею другую инструкцию… Конечно я бы мог тебя казнить, чтобы не создавать себе лишних проблем… Он поднял чашку и, допив содержимое, добавил:
— Но будем солдатами до конца. Честное слово, я не знаю, что вас ждет. Мне только известно, что с этого утра вы исчезли для мира.. Посему, считаю возможным предложить вам последнее желание. Итак? Это была обычная щедрость палача — чего изволите, намылить ли петлю, одеть повязку на глаза, чтоб не так больно было умирать… Хоть немного выторговать у смерти. Я ответил:
— Я хочу попрощаться со своими солдатами. Он удивленно поднял глаза:
— Зачем? Мы их похороним сами…
— Я говорю о живых. О пока живых.