— Ни в коем случае не двигайся, — сказал маг, испытующе глядя ей в глаза. — Это чрезвычайно опасно.
Он повернулся к толпе и закричал:
— Узрите, люди! Я освобожу её. И приведу обратно.
Он поднял меч обеими руками, направив кончик лезвия ей в грудь.
Ей хотелось рвануться, закричать: «Нет!», но заледеневшее тело не слушалось, всё её внимание сосредоточилось на одной сверкающей, острой точке.
И прежде чем она успела вздохнуть, Чародей вонзил меч ей в сердце.
То была смерть.
Её тёплые, вязкие волны омыли Аттию, принеся с собой боль. Нечем дышать, слова застревают в горле. Да и нет их, этих слов.
А потом — чистота, глубина, как то синее небо, которое она видела Снаружи. И там были Финн и Клодия. Они сидели на золотых тронах и смотрели на неё.
Финн сказал: « Я не забыл тебя, Аттия. Я иду за тобой».
Ей удалось произнести лишь одно слово, и последнее, что она видела, было его потрясённое лицо.
И слово это было: «Лжец».
Она открыла глаза.
Ощущения возвращались к ней, словно откуда-то издалека; ревела и заходилась в экстазе толпа. Путы упали, Чародей помог ей подняться. Она опустила глаза и увидела, что кровь постепенно исчезает с её одежды, что лезвие меча чисто. Она глубоко вздохнула и обвела прояснившимся взором людей на крышах и в окнах домов, под навесами. Гремели несмолкающие аплодисменты, крики обожания и восхищения нарастали, как прилив.
Тёмный Чародей стиснул её локоть и заставил поклониться вместе с собой. Другая его рука вознесла над головами меч. Жонглёры и танцоры неустанно сновали в толпе, собирая монеты, сыплющиеся, словно падающие звёзды.
Когда всё закончилось, и зрители растеклись по коридорам, Аттия обнаружила, что стоит в углу площади, обхватив себя руками. В груди пульсировала боль. Несколько женщин, держа на руках больных детей, переминались под дверью, за которой скрылся Чародей.
Аттия медленно выдохнула. Дурацкие ощущения! Наверное, так себя чувствуют контуженные.
Быстро, пока никто не заметил, она нырнула под тент, пробежала мимо клетки с медведем, миновала платочный городок жонглёров. Один из них заметил её, но не двинулся с места, увлечённо жаря мясо на костре.
Аттия открыла маленькую дверь под нависающей крышей и проскользнула внутрь.
В помещении было темно.
Он сидел перед тусклым зеркалом, освещённым единственной оплывшей свечой, и, не оборачиваясь, взглянул на отражение вошедшей.
Она наблюдала, как он снимает парик, разматывает якобы отсутствующий палец, стирает с морщинистого лица грим и швыряет на пол потрёпанный плащ.
Потом он облокотился о столик и одарил её редкозубой улыбкой.
— Отличный спектакль, — сказал он.
— Я же говорила, что у меня получится, — кивнула она.
— Ладно, куколка, ты меня убедила. Эта работа твоя, если она тебе по-прежнему нужна.
Он засунул в рот комок кетта и начал жевать.
Аттия огляделась: Перчатки нигде не было видно.
— О да. Она мне нужна.
2
Ты предал меня, Инкарцерон.
2
Ты предал меня, Инкарцерон.
Как мог ты позволить мне упасть?
Я сыном твоим считал себя.
Но ты лишь играл со мной.
Песни Сапфика
Финн сгрёб в охапку бумаги и запустил ими о стену. Полетевшая следом чернильница разбилась, и по стене плачущей звездой растеклось тёмное пятно.
— Сэр! — воскликнул мажордом. — Прошу вас!
Оставив его просьбу без внимания, Финн опрокинул стол. Тот грохнулся на бок, стопки бумаг и свитки разлетелись по комнате, тесёмки с печатями перепутались. Финн угрюмо направился к двери.
— Сэр, тут ещё по крайней мере шестнадцать…
— Разберись с ними сам.
— Сэр?
— Ты слышал! Сожги их. Съешь. Скорми их собакам.
— Здесь приглашения, на которых должна стоять ваша подпись. Документы по Стигийскому соглашению, указы по поводу одеяний для коронации…
Финн свирепо уставился на тощую фигурку мажордома, суетливо собиравшего бумаги.
— Сколько раз повторять: не будет никакой коронации!
Оставив мажордома с открытым ртом, он развернулся и дёрнул ручку двери. Стражники по ту сторону вытянулись в струнку, но как только они попытались последовать за ним, тоже получили свою порцию ругани. Финн промчался по обшитым деревянными панелями коридорам, сквозь занавесы и через Главную гостиную, перепрыгивая через роскошные диваны, расшвыривая элегантные стулья, оставляя позади запыхавшуюся стражу. Одним прыжком вскочив на стол, он прокатился по его гладкой поверхности, раскидывая серебряные подсвечники, перепрыгнул на широкий подоконник, скользнул в окно и был таков.
А позади, в дверном проёме, тяжело дыша и бессильно рыча, стоял мажордом. Он шагнул в маленькую кладовку, прикрыл за собой дверь, сунул кипу мятых бумаг под мышку. Опасливо огляделся, вынул мини-ком, который она дала ему, и с отвращением — ведь приходится нарушать Протокол! — нажал на кнопку. Ослушаться никак нельзя — эта особа может быть не менее грозной, чем принц.
Устройство щёлкнуло.
— Что на этот раз? — поинтересовался девичий голос.
Мажордом сглотнул от волнения.
— Прошу меня извинить, леди Клодия, но вы просили сообщить вам, когда это снова произойдёт. Так вот, я полагаю, это только что случилось.
Финн приземлился на четвереньки, тут же подскочил и зашагал прочь. Компании прогуливающихся придворных расступались перед ним, дамы под хрупкими зонтиками приседали в торопливых реверансах, кавалеры снимали шляпы и склонялись в глубоких вычурных поклонах. Не глядя по сторонам, Финн проходил мимо, безжалостно давя ногами белые ракушки на тропинке. Он презирал дорожки с их стерильно чистой поверхностью, поэтому срезал путь наискосок через партерный газон[1]. Возмущённый садовник выглянул из-за изгороди, но как только узнал принца, тут же припал на одно колено. Финн выдавил из себя холодную улыбку. Принцы в этом раю имели некоторые преимущества.