Кто-то — Коннор подозревает, что это Хэйден — уведомляет Адмирала, что потеря Рисы плохо отражается на работоспособности их начальника, и — кто бы мог ожидать! — Адмирал собственной персоной наносит им визит.
Он прибывает в чёрном лимузине, отполированном до такой степени, что даже поднимаемая им пыль не оседает на его сияющей поверхности — соскальзывает. Коннор едва узнаёт Адмирала, когда тот выходит из автомобиля. Старый вояка сильно исхудал. Не просто тощ, а чуть ли не ходячий скелет. Его некогда бронзовая, тронутая солнцем Кладбища кожа теперь бледна, да и одет бывший начальник не в военную форму с рядами медалей, а в обычные брюки и клетчатую рубашку, как будто на гольф собрался. Правда, он по-прежнему высок и строен, и его военная выправка никуда не делась — сразу ясно, что перед тобой человек, привыкший командовать.
Коннор ожидает, что сейчас гость задаст ему перцу похлеще, чем он сам задал Старки, но, как всегда, стратегию Адмирала трудно предугадать.
— Да ты оброс мышцами, как я посмотрю, — говорит он Коннору. — Но Боже тебя сохрани ширяться этими проклятыми стероидами, как какому-нибудь бёфу. От них яйца усыхают до размеров горошин.
— Нет, сэр, ничего такого.
— Вот и правильно. Потому что твои гены стоят того, чтобы их передать будущим поколениям.
Он приглашает Коннора в свой роскошный лимузин с климатической установкой. Автомобиль стоит на взлётно-посадочной полосе, так что у Коннора возникает чувство, будто у машины вот-вот вырастут крылья и она, разбежавшись, взмоет в воздух.
Для начала они разговаривают о разных пустяках. Адмирал рассказывает о Большом Воссоединении Харлана — грандиозном празднике, устроенном им для людей, получивших части тела его сына.
— Не сойти мне с этого места, если я не знаю совершенно точно — Харлан был там, в саду, живой, и никто никогда не убедит меня, что это не так.
Он рассказывает, что когда все «части» разошлись после праздника, Гундосу, астматическому приятелю Коннора, было некуда податься; вот Адмирал и оставил его у себя, растит, словно собственного внука.
— Он, конечно, не подарок, — говорит Адмирал, — но очень чистосердечный парень.
Он также сообщает Коннору, что медики дают его больному сердцу полгода жизни максимум.
— Правда, они это сказали год назад. Доктора — такие имбецилы.
Коннор подозревает, что Адмирал их всех ещё переживёт.
Наконец, гость переходит к истинной цели своего визита.
— Говорят, история с Рисой подействовала на тебя очень сильно. — Адмирал замолкает и держит паузу, зная, что Коннор не выдержит и прервёт молчание первым. Так и происходит.
— А вы как хотели? Чтобы я прикинулся, будто мне всё до лампочки? Как будто никакой такой Рисы вообще никогда не было на свете? — Голос Коннора полон гнева, горечи и боли.
Но Адмирал остаётся невозмутим.
— А я-то всегда считал, что ты не из тех молодых людей, которые зря тратят свои силы и время, плачась на злую судьбу и изнывая от жалости к себе.
— Я не жалуюсь! Я злюсь!
— Гнев наш друг только тогда, когда мы знаем, какой у него калибр и куда им выстрелить.
И неожиданно это высказывание старого вояки вызывает у Коннора взрыв такого хохота, что даже водитель оглядывается.
— Ну вы даёте! Да вас цитировать можно!
— Кое-кто и цитирует. То, что я тебе сейчас сказал, записано на странице девяносто три «Разъяснений к уставу для первокурсников военных академий», издание пятое. — Адмирал вглядывается в тонированное стекло, за которым идёт будничная жизнь Кладбища. — Проблема с вами, расплётами, в том, что вы обращаетесь с вашим гневом как с гранатой, которая в половине случаев отрывает ваши же собственные руки. — Тут он переводит взгляд на руку Коннора. — Без обид.
— Какие обиды.
Адмирал присматривается к означенной руке повнимательнее.
— Что-то мне эта татуировка знакома… — Он прищёлкивает пальцами. — Роланд. Так, кажется, его звали? Отвратный тип, просто заноза в заднице.
— Да, это его.
Адмирал задумчиво вглядывается в нарисованную акулу.
— Я так полагаю, у тебя не спросили, когда пришивали эту руку.
— Я бы вообще не позволил пришить себе ничью руку, — отвечает Коннор. — Моя воля — я бы отказался, как вы отказались от сердца. Вот и Риса отказалась от позвоночника. — Коннор видит, как рука покрывается гусиными пупырышками: из кондиционера дует просто арктическим холодом. — Но не могу же я теперь оттяпать эту проклятую лапу…
— И не нужно, — говорит Адмирал. — Роланд, конечно, был сволочь, но он всё же человек и потому заслуживает лучшей участи. Думаю, он был бы доволен, если бы узнал, что держит в своём железном кулаке всё Кладбище.
Коннор не может удержаться от смеха. Адмирал любой бессмыслице придаст философский смысл. Но тут гость затихает и становится серьёзным.
— А теперь послушай, — говорит он. — Ради всех твоих подопечных и ради тебя самого — перестань думать о Рисе. Забудь.
Но есть вещи, которые Коннор не может забыть. Просто не может и всё.
— Надо было не пускать её в больницу!
— Насколько мне известно, тогда ни в чём не повинный мальчик попал бы на «живодёрню».
— Ну и чёрт с ним! Пусть бы шёл на «живодёрню»!
— Я сделаю вид, — тихо и грозно говорит Адмирал, — что не слышал этого.